– Он не узнает. Никто не узнает. Просто будь умницей и сделай это для меня. Я знаю, что на самом деле ты добрая и ты сделаешь это для меня. А уж я в долгу не останусь… – с этими словами Хом высыпал на прилавок щедрую горсть золотых.
Увидев деньги, Ежевичная Жена с недовольным видом отошла от прилавка. На самой высокой полке, рядом с козлиным черепом, стояла небольшая шкатулка. За ней-то и потянулась Энджи. Достав из обитой бархатом шкатулки крошечную склянку, она положила ее на раскрытую ладонь Хома и отчеканила:
– И чтоб больше я тебя здесь не видела.
– Ни о чем не беспокойся, – заверил ее Хом и покинул флигель, унося в кармане порцию опиумной настойки рядом с лавандой и мятой, полученными ранее у Травницы.
Он не оборачивался, он притворялся, будто не слышит, как Ежевичная Жена кричит вслед: «Хом, ты забыл свою книгу! Вернись!» Если уж эта суровая дама с усталыми глазами и волосами черными, как все ее наряды, начнет читать то, что он как бы случайно там оставил, то дело решено, – ликовал молодой Келли.
Когда он дошел до пасеки, Пэйджи уже съел свою тарелку комковатой каши на ужин (ни Лекки, ни его приемыш не владели кулинарными навыками) и теперь готовился ко сну. Хом прикинулся удивленным:
– Чего это ты в такую рань укладываешься?
– Завтра с утра уезжаю с Витой на ярмарку.
– Это что, свидание? – Хом состроил гримасу. Естественно, никто не мог подумать, что новость уже была ему известна.
Пэйджи загадочно улыбнулся:
– Возможно.
– Отлично! Успехов тебе завтра, значит. Но ведь это не значит, что мы не можем с тобой выпить сегодня, так?
Как мог Пэйджи отказать старшему товарищу? Да он и не хотел. И сделав всего пару глотков появившегося словно из ниоткуда вина со странноватым привкусом, он попытался было разобрать, о чем Хом толкует, да успокоился лишь одним сливающимся в монотонный звук голосом друга, а спустя полчаса Пэйджи и вовсе уснул мертвецким сном на покрывале у камина, мирно посапывая под треск поленьев. Когда Лекки вернулся домой и отнес воспитанника в кровать, Хом, уже собираясь уходить, извиняющимся тоном доложил пасечнику:
– Кажется, он просто слегка перебрал.
***
Декабрьское солнце поднялось высоко и сделало снег ослепительным, когда пасечник, закончив в сарае сбор новых ульев, пришел будить Пэйджи. Ненавистная занавеска-загородка открылась одним резким движением:
– Эй, парень, разве ты не собирался сегодня куда-то?
Едва проснувшись, Пэйджи сразу понял, что первый поезд, на котором они собирались на ярмарку, давным-давно ушел.
– Проклятье, проклятье… – залепетал юноша, ворочаясь на старом тюфяке и пытаясь сообразить, что к чему.
Голова раскалывалась так, будто ее зажали в свинцовый обруч, затягивающийся все крепче с каждым движением. На ходу одевшись, ежась от холода, он схватил горсть монет, что берег в расколотой глиняной чашке, и, наскоро попрощавшись с Лекки, что есть сил поспешил к пустырю.
Вита