В Западной Германии ситуация была иной. Хотя принято считать, будто вплоть до 1960-х гг. в Западной Германии господствовал тезис о том, что нацистская диктатура являлась разрывом с национальным прошлым, но обращение к тематике наполеоновской эпохи дает несколько иную картину. Скажем, такой влиятельный западногерманский историк, как Риттер, на протяжении 2-й половины 40-х – середины 60-х гг. неизменно проводил идею об исторической связи между гитлеровским фашизмом и тем национализмом, который был связан «с полями битвы под Лейпцигом». «Авантюристам» типа Гнейзенау, пытавшимся мобилизовать массы, Риттер противопоставлял честных солдат-профессионалов, которые при любых обстоятельствах неизменно руководствовались чувством долга[212]. «Разгулу народного духа» западногерманские историки до известной степени противопоставляли организующую и сдерживающую роль монархий[213]. Но это не было реанимацией «прусской легенды». Германия, будь то «революционная» или «прусская», не противопоставлялась Западу, а рассматривалась как его органическая часть.
Подобно тому, как после крушения наполеоновской Франции А. де Виньи поднял вопрос о чести и достоинстве солдата, о чести и достоинстве воина заговорили после 1945 г. и немцы. Пытаясь снять с немецкого солдата ответственность за преступления Третьего рейха, западногерманские авторы обратились к более ранней истории, стремясь показать немецкую армию носителем высших моральных качеств[214]. Решению этой задачи во многом были подчинены издания, где затрагивалась тема Русского похода и Бородина[215]. Эти книги добавляли некоторые детали, но сколь бы то ни было серьезно не влияли на представления немцев о Бородине. Своеобразным отражением новой Германии, в чем-то ставшей интегрированной частью единого Запада, явился выход работ англичанина Дигби Смита, который многие годы служил в натовских структурах в Западной Германии и публиковался под немецким псевдонимом Отто фон Пивка[216]. Его взгляды на Бородино в целом вписываются в англо-американскую традицию, но отличаются большим вниманием к немецким источникам и обнаруживают теплую симпатию к немецким солдатам Великой армии.
В последние десятилетия немецкие историки не опубликовали ни одной работы, которая бы могла свидетельствовать о существовании сегодня хотя бы поверхностного интереса к теме Бородина[217].
Итак, Бородинское сражение стало для немцев важнейшим элементом коллективной памяти и коллективных представлений о прошлом. С удивительным постоянством «призрак Бородина» возрождался всякий раз, когда немецкий народ оказывался перед той или иной важной проблемой в своей истории. Витавший над полем Бородина немецкий национальный дух принимал в дальнейшем самые разнообразные формы: от «прусско-гогенцоллерновской идеи» до антизападного и антирусского национализма и прорусского социализма.