– Ну, вот, я пошёл, крышу починил. Воду принёс. И скучно. Пошёл к мужикам, напились.
Очевидным первым вопросом Юра спрашивает:
– А не страшно ехать-то?
– А чего бояться-то? – весело отвечаю я. – Медведей, что ли?
Медведи кажутся мне абстрактным и смешным аргументом. Но Юра вдруг спокойно начинает рассказывать, как недавно его сосед с женой ходили в малинник.
– Я, говорит, уже ушёл, а жена осталась. И целый час ещё разговаривала якобы со мной. Мол, кусты трещат, она и решила, что это я. Возвращается домой – а я-то дома! Говорю ей: ну, пошли, глянем, с кем ты там разговаривала… – многозначительно заканчивает рассказ Юра и через некоторую паузу добавляет: – С тех пор бабы за малиной больше туда не ходят.
Медведи? Улыбка стремительно сползает с моего лица.
МЕДВЕДИ? Ах да, я же в России…
Прощаюсь. В потрясении, еду дальше, но Юра на машине догоняет меня и кричит в открытое окно, чтобы я следовала за ним. Плохо понимая зачем, еду. Мы приезжаем на Немецкое кладбище.
Юра не смог отпустить меня, не показав этой местной достопримечательности. Здесь немцами похоронены их солдаты, погибшие в годы Второй Мировой войны. Те имена, что установлены, выбиты на высоких, плоских, вертикально стоящих каменных плитах с обеих сторон.
Осознаю, что у меня нет к ним ненависти, хотя мой дед прошёл эту войну и был в концлагере, из которого его освободила Красная Армия. Чтобы заключить уже в наш лагерь за то, что он был в плену. Смешанные чувства: глупость какая-то все эти войны.
После экскурсии снова прощаюсь с Юрой и еду дальше своей дорогой.
Проезжаю мимо следующей деревни. В крайнем дворе прямо на бельевой верёвке сохнет большая простыня в виде американского флага. Россия – сплошные контрасты.
Собираюсь выяснить, насколько всё серьёзно с медведями. Догоняю двух мужиков, которые степенно идут по дороге, занимая её левую полосу – оба крепкой комплекции, с бронзовыми от загара спинами. Вокруг них кружат жирные оводы и слепни, но мужики абсолютно не реагируют на них, даже когда те садятся на кожу. Несут в руках флягу с чем-то мутным.
Навстречу им и мне бежит большой лохматый пёс, который, увидев меня, громко и воинствующе лает. Мужики решают, что он лает на них, и с громким матом вопрошают не хочет ли пёс незамедлительно огрести дюлей? После чего замечают меня, и ситуация разрешается.
Говорю, что я еду на веле из-под Питера и спрашиваю у них про медведей. Они останавливаются.
– Да, – лениво говорит первый, поставив на землю флягу, – сидели тут с мужиками у реки. Выпивали. А он прямо по реке плыл. Думали – кабан, а нет – он. Мужики хотели бежать, да так бы ему дорогу-то и пересекли, еле остановил…
– Да,