– Почему? Что не так?
Она крепче прижала к груди Форуг и схватила за руку Омида. Тот смотрел на машину и на суровых людей в форме со смесью страха и восхищения, приоткрыв рот и высунув кончик языка между неровных зубов.
– Это твои дети?
– Нет.
– А чьи?
– Моих сестер.
– Почему они с тобой? Где твои сестры?
Лейла тяжело сглотнула. Правду говорить нельзя! Чтобы оттянуть время, она начала застегивать на Форуг кофточку; сердце ее билось где-то в горле.
Четыре года назад ее сестер, Парису и Симин, забрали такие же люди, в такой же форме, с теми же «братьями и сестрами» на устах, покрытые той же пылью новообретенной власти – с той лишь разницей, что теперь эта пыль уже улеглась, превратилась для них во вторую кожу, и упоение сменилось спокойной уверенностью в своем праве. Парисе и Симин завязали глаза, надели наручники, как на преступниц. А все их преступление было в словах – в шепотом произнесенных словах и потаенных мыслях, от которых дрожали в своих постелях Великие Отцы.
Но об этом надо молчать. Сразу две сестры-контрреволюционерки – значит, вся семья такая же. Ее заберут на допрос – и вряд ли отпустят. Лейла подняла голову, взглянула Стражу в глаза.
– На работе.
Прохожие обходили их по широкой дуге, вжимаясь в закопченные стены. Люди, проезжавшие мимо на машинах, бросали любопытные взгляды. Молодая женщина в коротком джильбабе поспешила перейти на другую сторону улицы.
– Куда ведешь детей?
– К фотографу.
Лейла не стала добавлять, что хочет сделать фотографию для сестер, чтобы они увидели, как выросли их дети. Без них. Потная ладошка Омида лежала у нее в руке, и Лейла кожей чувствовала исходящий от него страх.
– Прикрой волосы.
– Что?
– Я сказал, прикрой волосы! Недопустимо выходить на улицу в таком виде!
Лейла отпустила руку Омида, натянула хиджаб на лоб и туго затянула под горлом. Волосы, густые и непокорные, рвались из-под хиджаба, словно тесто из квашни.
– Ты должна подавать девочкам хороший пример, – проговорил гвардеец, окинув их всех неторопливым взглядом. – Чтобы больше мы тебя в таком виде не видели!
Он повернулся на каблуках и зашагал к машине. Оба солдата погрузились в «джип» и сорвались с места – а Лейла пошла своей дорогой, стараясь ни с кем не встречаться глазами, и внутри у нее все тряслось.
В фотоателье было прохладно. Со стен смотрели фотографии в рамках: дети с плюшевыми мишками, молодые люди, задумчиво подпирающие голову рукой, невесты в разноцветных венках. Голая лампочка под потолком бросала желтый свет на фотографии и на растрескавшиеся цементные стены. Лейла шла, толкая перед собой коляску. Ноги у нее все еще дрожали, дрожало и все внутри, и глаза и щеки пылали от чувства, которое лучше не называть даже про себя.