Василий Петрович терпеливо выслушивал обвинения дочери: он знал, что у нее есть право на такие слова и боялся, как бы она не ушла. Он долго ждал этой встречи, часто караулил дочь, прячась за деревьями, киоском, и мучительно страдал, когда не смел ее окликнуть и лишь провожал глазами, роняя слезы.
– Сейчас есть. Нашел в себе силы начать трезвую жизнь. Больше полгода водки в рот не беру. И не буду. Хотят меня снова в школу взять.
– Сторожем? – не меняя позы, спросила Катя. – Или дворником? Метлу ведь пропьешь… Дверь снимешь и за водку отдашь. Я-то знаю.
Все больше бледнея, Василий Петрович съежился, словно дочка избивала его не словами, а кулаками. – Все не так, Катя. Математиком приглашают, но в другую школу. С испытательным сроком…
– Ну и ну! Истинный христосик! Хоть в угол ставь и молись.
– Изменился я, Катюша, – виновато проговорил Василий Петрович. Он достал платочек, протер очки, глаза. – Пойду в школу и заслужу у ребят уважение к себе. Верну доверие.
Катя видела, что отец был одет чисто: белая рубашка, галстук. Да и платочек новенький. Но сказала, все еще не веря ему:
– Ты как тот перелетный соловей: то на пихту, тот на ель.
– Что ты, доченька? Увидели, что я изменился. Справлялись обо мне на предыдущей работе. В магазине мне дали положительную характеристику. Последние месяцы я заслужил ее. Поверь мне!
Василий Петрович узнавал и не узнавал дочь: резкая, натянутая, так и сыпала колючими словами. Может, очень плохо ей живется? Конечно, плохо! Одна, без денег. Он, ее родной отец, ведь хотел узнать об этом и раньше: много раз приходил к общежитию, прятался, где попало, и не один раз, крадучись, шел за ней до самого училища, где она училась, но каждый раз боялся ее окликнуть.
Катя смотрела мимо отца, размышляя над его словами: верить или не верить?
– Идем домой, доченька, – предложил упавшим голосом, не надеясь на то, что она согласится. – Пусто без тебя. Очень пусто, а ты…
– А я учусь на швею. Помимо этого, зарабатываю еще себе на хлеб и чулки.
– Нужно большое терпение, чтобы жить в чужом доме, имея свой. – Василий Петрович был подавлен.
– А у меня его нет. Нет, нет! – почти выкрикнула Катя. – Да и душа пустая: там лишь полынь-трава. И в этом твоя вина. Я детства не имела. И сейчас…
– Знаю. И очень сожалею о прошлом. Как все искупить? Как? – Василий Петрович хотел взять дочь за руку, но она энергично дернулась. – Я проклинаю те годы, что прожил в водочном угаре. Теперь я не тот.
– Меня это не интересует. Ты разрушил мою душу, как суховей. Мне нечем дышать… На всякий случай запомни это. И не преследуй меня. – Катя резко отвернулась от отца и, не простившись, ушла в снежную круговерть, пряча слезы в хрустальные ресницы.
Василий Петрович остался один. Снег кружил у разгоряченного лица, оседал на шапке, воротнике, но он не двигался. Стоял