– Куда мы? Домой? – спрашивает Гарольд, его лицо бледно то ли от серости дня, то ли от прерванного разговора. Блондин иронически усмехается при слове «дом» – пусть и хорошо мебелированный, но пропахший армейкой барак на три комнаты: его самого и прапорщика спальни, да общий кабинет.
– Планшетку взял? – внешне спокойно спрашивает Альфред, но глаза его тревожно сверкают.
– Да, – отзывается прапорщик, и, расстегнув китель, вынимает из-за пазухи кожаный переплёт. – Поздравляю с повышением, кстати, – говорит он тускло, и прячет взгляд в темени под кучерским сиденьем.
– Спасибо, Гарри. – облегчённо выдыхает Альфред, пряча бесценные документы во внутренний карман плаща. – Не раскисай, мы едем к старине Олди.
– К Олдерну?! – вскидывается прапорщик. – Но зачем?
Блондин щурится, в радужке его пляшут бесовские искры. Кивнув подручному на карту Эйхеля, трепещущую на стенке экипажа, полковник вспоминает:
– Восточный округ, девятнадцатая параллель. Беспорядки в лапшичной, ровно шесть с половиной лет назад.
– В этой дыре, где кровь пигмеев по щиколотку плескалась? Там полегли…
– …две трети опергруппы. И последним, кто держал оборону в чулане с мукой, был наш старина Олд.
Лицо прапорщика озарилось незабываемо жуткой картиной: весь в крови, своей и чужой, в рубашке, от которой уцелел один рукав да воротник, спиной заслоняя дверь, за которой издыхают сливки полиции, сжимая вместо табельного оружия гнутую ножку стола – именно так их встретил капитан Йозеф Олдерн, встретил, как до этого встретил полчища обезумевших пигмеев, устроивших внезапную резню в помойке столицы – трущобах Восточного округа.
– Думаешь, он сдался бы так просто? Старина Олди не уступал личной охране Герендо, этим гигантам с ловкостью пантер, – видя, как заворожено слушает его Гарольд, блондин продолжил. – Йозеф даже в отставке продолжал службу. Когда я выбился в подполковники, тотчас перевёл его под своё руководство. Он, в бытность свою лейтенантом, гонял меня, беспогонного, а теперь беспрекословно стал моим подчинённым. Ему не был важен чин, только правое дело. За это я его и ценил превыше всех высокопоставленных чинуш, набивавшихся мне в друзья.
Гарольд понял: этот монолог, произнесённый в трясучем кэбе, станет лучшим прощальным словом Йозефу, чем все казённые речи на похоронах.
– Мы оба понимали: на Периферии, на первой пяди песка левого побережья Барды, ни один военный не может расслабиться. Шаткое гнездо в Трипте – единственный приют для строевых псов. К отставным, однако же, местные куда лояльней: многие генералы уезжали туда после службы, заводили семью, обживали устья впадающих в Барду речушек…
– И вы, – медленно, с расцветающим на лице озарением, – дали Олди отставку, чтобы он…
– Укрепился там и стал бы надёжным