Моё еврейство
Если о том, что я грузинка, я знала с раннего детства и гордилась этим, то моё еврейство открылось мне гораздо позже. Не могу сказать точно, когда, потому что это знание приходило ко мне постепенно. До шести лет, пока мы не приехали с мамой к её сестре в Бердичев, я даже не слышала слова «еврей».
Случилось это в 1950 году. Авиационную дивизию, в которой служил папа, направили в Китай помогать народно-освободительной армии дружественного китайского народа («Русский с китайцем – братья навек!» – пелось в тогдашнем шлягере) сражаться на стороне Северной Кореи в войне против Южной. Кстати, участие папы в чужой войне мы должны были хранить в тайне. Думаю, это была такая же «тайна», как позднее – Вьетнам, Афганистан, теперь – Донбасс…
Жили мы в то время в гарнизоне на берегу Каспия, недалеко от Баку. Оставить там жену с двумя маленькими детьми (моей сестре едва исполнился год) папа не мог, да и мама этого не хотела.
Я очень хорошо помню, как папа провожал нас. До Баку мы доехали на военной машине. В Баку, это было вечером, сели все вместе в поезд, и папа ехал с нами, пока не уснула Диана. Помню, как горько и беззвучно, чтобы не разбудить Диану, плакала мама, уткнувшись в мокрый от слёз платок, как папа молча обнимал и гладил её, как маленькую; помню, как папа поспешно вышел на каком-то полустанке, как он стоял и курил на пустом тускло освещённом перроне, такой одинокий и грустный в своей серой длиннополой шинели. И всё вокруг было уныло-серое и тоскливое в сгущающихся сумерках, и одинокий короткий гудок паровоза был, как жалобный крик…
Я одновременно чувствовала и папину тоску, и мамин страх, и недолгую безмятежность спящей, ни о чём плохом не подозревающей сестрички; и собственную, придавившую меня боль, мешавшую заплакать…
***
В Бердичев мы приехали через несколько дней поздним тёмным вечером (наверное, у нас были пересадки, не помню). Нас встретила тётя Фаня, закутанная в большую вязаную шерстяную белую шаль с длинными кистями. Второй такой же она укутала маму с Дианой, а меня, дылдочку, посадила к себе на колени, без конца целовала, плакала и говорила что-то совершенно непонятное.
С вокзала мы ехали на телеге. Через пару дней я познакомилась с её хозяином – это был сосед-старьевщик со смешным именем – Илюнци, очень добрый, баловавший, за неимением своих, чужих детей… Он ездил со своей лошадкой по дворам, собирал всякое тряпьё, ненужные вещи, а взамен раздавал разноцветные маленькие подпрыгивающие на резинке мячики, иметь который считалось среди ребятни не менее престижным, чем сейчас мобильник. Ещё у Илюнци были глиняные свистульки в форме разноцветных птичек, которые тоже