Но библиотека была закрыта. И библиотекарша, старенькая Ксения Семёновна, сказалась больной.
Всё смешалось в доме Григорьевых. Катерина стала странно холодна с мужем. В постели не отвечает как прежде на его ласки. «Ах, оставь, у меня голова, голова. Мигрень, наверное», – твердит Катя и театрально обхватывает голову руками. А тут недавно заявила: «Я, которую ночь не сплю от твоего храпа. Буду спать в комнате Верочки». Дочке, Верочке, к тому времени исполнилось три года.
Константин Иванович печально смотрел на молодую жену. И как ему казалось – с «пронзительной грустью».
Через пару дней Катя вдруг подобрела. «Ну ладно, возвращаюсь», – сказала она и поцеловала мужа в губы. Попросила его ночью вставать и поправлять одеяльце дочки. Мол, простудиться может ребёнок. Константин Иванович удивился словам жены: на дворе июнь. Ночи тёплые, даже душные. Подумал, что всё равно он по малой нужде ночью встает, так почему бы не заглянуть в комнату к малютке.
Вот и не зря Константин Иванович тревожился о жене. В обед в комнату к старшему счетоводу сунулся растрепанной башкой Ванька, что на побегушках. Прострекотал скороговоркой: «К Вам до дому комиссар Перельман покандыбал. Уж не знаю, по что. Люди говорят, заарестовывать вашу учительшу».
Константин Иванович не стал спрашивать Ваньку, какие люди говорят. Второпях рассовал по ящикам стола бумаги. И как был без пиджака, в одной жилетке, помчался к дому. До дому быстрым шагом полчаса. Припустил, было, мелкой трусцой. Так люди стали на него оглядываться. А один даже остановил, стал расспрашивать, почему зарплату на фабрике задерживают. А другой кричит из окна, где, мол, пиджак оставил? Добежал, наконец, до дома, со стыда чуть не сгорел. Рванул дверь, ан, нет. Она заперта. Сунулся за ключами, а ключи-то, Господи, в пиджаке остались. Ну, хоть плачь. Ударил кулаком в дверь и ещё раз ударил: «Ну, где ты, Катерина!» Вдруг замок в двери заскрипел. Дверь открылась, и перед ним предстала жена. Волосы рукой поправляет, эдак, картинно и нервно. За её спиной возникает фигура, и кто бы, вы думаете? Исаак Перельман. В полувоенном френче, ну, как у Александра Фёдоровича Керенского. Катерина немного смущена. Однако, спрашивает, как ни в чём не бывало: «Что случилось, Костя?» А Перельман стоит перед Константином Ивановичем. Катерину слегка, как свою, отодвинул. Говорит так спокойно. Нервы-то стальные, поди, по тюрьмам приобрёл: «Срочное дело возникло. Должен был переговорить с Екатериной Петровной, – значительно помолчал. Пожевал губами. И нехотя продолжил, – надо было узнать, есть ли какая родственная связь у Катерины Петровны с известным купцом-миллионером Григорием Григорьевичем Елисеевым, живущим ныне во Франции».
Константин Иванович торопливо обходит Перельмана, видит лицо жены испуганное, совершенно потерянное. Взгляд его обращается на Перельмана. И твёрдостью, с какой он в былые времена говорил с мелкими приказчиками, произносит: «Милостивый государь, Исаак Львович, законы гостеприимства предполагают, что при нанесении визита необходимо