– Да, да, конечно, – Исаак с благодарностью взглянул на Катю. – Ульянов для меня совершенно не убедителен. Его речь тороплива, сбивчива. Он может зацепиться за одну идею. Бесконечно повторять её смысл вновь и вновь на разные лады, вызывая раздражение у слушателей примитивностью своих аргументов. Он нетерпим к чужому мнению. И криком, переходящим в визг, старается передать свою неприязнь к идеям, людям, событиям. Часто его напыщенная речь заканчивается невнятицей, скороговоркой. Его лексика временами бывает совершенно убога. Он пытается украшать свою речь литературными терминами на уровне гимназических знаний. Каждый из его терминов обычно имеет только один аналог: болтун – Репетилов, фантазер – Манилов, враль – Хлестаков.
Константин Иванович всё с большим удивлением смотрит на Исаака.
– А откуда у Вас-то всё это? – спрашивает он.
– Ах, погодите, Константин Иванович, – отмахивается Исаак. Дайте закончить. Я и так молчал пять лет на Нерчинской каторге. Как можно согласиться с его лозунгом. Я опять про Ульянова: «Свобода собраний есть обман, потому что связывает руки трудящихся масс на все время перехода к социализму. Всякая свобода есть обман, если она противоречит интересам освобождения труда от гнета капитала». И как можно смириться с его тирадой: «Не может быть равенства между рабочим и крестьянином, потому что крестьянин не привык отдавать хлеб по твердой цене». А на Ваш вопрос, откуда всё это, отвечу: каторга, милейший, тоже школа. И учителя там были достойные.
«Милейший», – это он от своего помощника Григорьева перенял. Константин Иванович заметил это и удовлетворённо хмыкнул.
– А Вы в молодости серьёзно учились где-нибудь? – осторожно спрашивает Константин Иванович. Впрочем, он уже слышал об «университетах» Перельмана. Это он спросил для Кати.
– Гимназия в Минске, господин счетовод, – не без иронии говорит Перельман, – потом зубоврачебная школа Льва Наумовича Шапиро в том же Минске. Так что у меня были свои университеты. Только практика моя была не как лечить зубы, а как их выбивать.
– И убивали? – тихо спрашивает Катя.
Перельман замолчал, притушил немного фитиль керосиновой лампы. Тяжелая тишина заполнила комнату.
– Жандармский полковник в Киеве. За что и каторга. А остальное – для будущих борзописцев.
И опять тишина. Потом Константин Иванович слышит какой-то чужой, незнакомый, странно пронзительный голос Исаака: «Крестьянство – не только материал для истории, не только пережиток известного строя, подлежащий социальной трансформации и даже уничтожению как класс, но класс будущего, жизнеспособный и устойчивый исторически класс, несущий миру и новый строй, и новую правду».
– Это кто? – смущённо спрашивает Константин Иванович.
– Спиридонова Мария Александровна, – звучит глуховатый голос. – А у Ульянова я взял только одну фразу: «Это архиважно». Большему – учиться у него нечему.
Выпили ещё по рюмке