– Не бойся, – поспешил сказать Ирмиягу, ухватив череп и постукивая по нему. – Это не человеческий. Более трех миллионов лет назад он принадлежал молодой человекообразной обезьяне; не исключено, что это был наш с тобой далекий предок. И, кроме того, он не настоящий, он реконструирован на основе единственного сохранившегося зуба мудрости. Но если ты допускаешь, что из-за него будешь плохо спать, я уберу его. Шули определенно отказалась бы от перспективы остаться с ним наедине на ночь.
Но сестра Шули не видела оснований для беспокойства или страха. С чего бы это ей пугаться черепа молодой обезьяны, покинувшей этот мир несколько миллионов лет тому назад? Разве не она, будучи еще ребенком, приносила родителям зеленоватых жаб с берегов Яркона, требуя, чтобы они поиграли с ними перед отходом ко сну? Не только она, но и Ирмиягу вспомнил об этом, а потому ухмыльнулся – уж больно смешно прыгали эти жабы в постели ее сестры. А может, он вспомнил о других ее проделках… В какой-то момент Даниэле показалось, что на самом деле зять был все же рад ее визиту. Да, признался он, печальный период после смерти Шули был причиной его неблагополучного поведения, его опрометчивого отъезда, когда время для него исчезло, а ощущение потери все тянулось и тянулось. Он покинул тогда страну до истечения похоронных тридцати дней, но не потому, что больше всего ему хотелось бежать куда глаза глядят, а из-за страха, что его долгое отсутствие станет для чиновников в Дар-эс-Саламе предлогом избавиться от дипломатического представительства, само существование которого было им и неудобно, и неприятно. Ирония судьбы оказалась в том, что, в конечном итоге, их желание было осуществлено силами министерства иностранных дел, находившегося в Иерусалиме: там решили немного сэкономить. А может быть (и это не раз приходило ему в голову), вся эта миссия изначально была создана как некая форма компенсации персонально для него – человека, потерявшего от «дружественного огня» единственного сына, который этим огнем был убит.
Она сидела на его кровати, слушая внимательно и стараясь – чтобы не обидеть его – скрыть, насколько устала. Но он уже взял себя в руки, и перед тем, как оставить ее наедине с ее усталостью, показал, как управляться с краном в душевой, с ироничной усмешкой пообещав, что в ее распоряжении будет столько горячей воды, сколько нужно, ибо бойлер на первом этаже будет гнать ее по трубам до тех пор, пока не превратится в пепел самая последняя из израильских газет, и не расплавится последняя свеча. Потом она встала под душ. Мылась она долго и с наслаждением, а затем забралась в постель и постаралась как можно скорее забыть о путешествии, предоставив все дальнейшее судьбе, раз той угодно было нести ее неведомо куда, одну, без мужа,