У Макарова перед глазами всё поплыло. Возникли страшные картины: оседающие в облаках пыли храмы, рушащиеся дома в Петербурге, лежащие на улицах трупы людей. Он мотнул головой, пытаясь отвести наваждение, и очнулся. Нищенки уже не было. Да и была ли она вообще? Или это расстроенные фронтом и последними событиями нервы сыграли с ним злую шутку. Он огляделся и увидел, что стоит напротив Казанского собора, мимо которого уже проходил. Макаров понял, что шел не в ту сторону. Он быстро и широко перекрестился на крест собора и зашагал в обратную сторону.
«Стало быть… нищенки не было… И видения эти – так… от расстройства. Нервы, – решил он и вдруг хмыкнул и воспрянул духом. – Хватит, навоевался. Пора тебе, Роман Романович, домой, пора».
На Знаменской площади у вокзала Макаров замедлил шаг возле безногого нищего в солдатской форме. Безногий, сидя на деревянном самокате, пел под гармошку песню, уже ставшую популярной, о моряках только что закончившейся войны, это был один из её многочисленных вариантов:
Рычит орудий злая свора,
Шипят шимозы над водой,
А молодого комендора
Несут с пробитой головой.
Но в нас отвага не погибла,
Хоть ждет соленая вода.
Орудья главного калибра
Уже умолкли навсегда
Шрапнель, как вьюга, завывает
Но с нами вся Святая Русь
Сигнал прощальный: Погибаю —
Врагу на милость не сдаюсь!
Горит корабль, как лампада,
Как свечи, мачты в вышине
Мы ждём последнего парада
Прижав лицо к родной броне
Мы рвались в бой не ради славы,
И кровь мы пролили не зря —
За нашу Русскую державу,
За Веру в Бога и Царя!
Правда, последнюю строчку часто заменяли словами: "Мы поднимали якоря". Защищать Царя в последнее время стало неожиданно считаться не то чтобы неправильно, но как-то неприлично.
Макаров с удовольствием послушал хороший голос, но, приглядевшись, с лёгкой грустью и досадой заметил, что форма на калеке хоть и мятая, но явно из новых, в боях не бывавшая, не выгоревшая, не потёртая. Да и лицо у него было хоть и пострадавшее, но скорее от вина, да и выправка не военная. Уж на это у Макарова глаз был намётан. Он, вздохнув, вынул из гаманка двугривенный серебром, бросил в кружку, стоящую у ног инвалида, и отошёл к платформам.
Втискиваясь в вагон, Макаров слегка замешкался, протаскивая мешок и волоча костыль. Сзади раздался басовитый бодрый голос:
– А ну, герой, поднажми, надо места получше занять!
Макаров резко обернулся и неожиданно для самого себя гневно ответил:
– Герой!