Где-то впереди, последним закатным просветом, освещался город Петров и Ленина: несколько шкур дьявола, что, может, хоть когда-нибудь захочет стать белым, китель надеть какой, с тела какого вождя, скинув серое барахло в привычность свалки. Оставьте серое котам и кошкам, они в нем красивы, милы и смотрят, пусть немного другими глазами, но на те же – кирпич, стекло, канавы и свалки, изрешеченные огнем непрестанной блокады; её агония – древнее океана, и посреди него нам – холодно и тускло, каким покрывалом какого цвета ни укройся.
Искавшему, нашедшему – да останется тепло. Ибо, может быть, только сейчас, – сегодня и завтра, – человек, тепло отыскав, додумается-таки им поделиться с себе подобным.
Но погладить кота я Васе так и не позволил. Стекло.
6
– Глеб! – напомнил мне, Императору, Мое старое имя – кто-то; тоже – мнивший себя Таковым.
В толпе мы стояли где-то ближе к середине, ряды людей, сновавших перед нами – едва ли не постегивая хлыстами. Когда-то Я бы задумался, остановился, и хлестал бы только эти, худые спины, таких, как Я, но – не Императоров; пушечного мяса.
Теперь же не боялся попасть и по – редким – рабочим спинам, по народу.
Я не знаю, это ли – Мой Тулон; как только взберется по горлу это осознание криком, криком – воодушевляющим, скидывающим, переворачивающим… чтобы опять перевернуть… и – и – тогда толкну маленького императора – пусть его затопчут те, кому Я: «За Мной!» – наиболее отчетливо чеканя не сам крик, не восклицание его, но – это гигантское «М», окантованное… желтизной… подстреленного солнца!
Напомнивший Мне Моё имя – всего лишь выписал в воздухе строчку жалкого стиха. Что-то дряхлое, что-то коротенькое, что-то – чем – записывающих за Мной собак кормить, коим – лишь бы узнать подробности биографии, того, что – зачем-то – вбито в заглавную паспорта… развлечения прислуги, – навевает… что-то, сродни воспоминанию: когда-то Я звал его по имени, тоже.
Теперь Я не вижу и лица его. Лишь две ноги болтаются под чем-то, что придерживает голову… а лица так и нет, обронил, при виде первой же черной брони. Принимая – почему-то – его за что-то запретное, с чем и принять могут.
Город родной – не помню. Семью – не помню. Из имён друзей, в памяти всплывает только – сдохшего (от чего?… не помню) – Серёги.
Есть только Я, и вот уже завтра, вот уже послезавтра, через год… они – эти – будут Моими.
Это не месть никакая; это: Я – и они.
Вдоль
И не тоскуется ни по чему, и не гневается.
Лишь щекочет глаза, но откуда-то изнутри – отражение в стекле.
– Гоша, давай без вот этого