Но нельзя быть немного беременным или наполовину дохлым; если ты в банде, ты дышишь по её законам, жёстким законам Газона. И если ночью стрелка в Костроме или сауна с пацанами, отцепиться западло.
Газон уставил, что время от времени ближний круг собирается в «Фаэтоне» с жёнами. Кто не ходил, тот шестерил. С этим было строго. Кто приходил один казался ему скрытным, а значит, опасным. И Газон всегда был в курсах, куда надавить при случае. Дураком он не был.
В первый же вечер с Галиной, прознав про её голос, а он, сука, всегда всё знал, просил спеть под гитару. К тому моменту наша пьянка и ругань обрыдли ей настолько, что она исполнила совсем не то, что заказывали, а то, что дома они на четыре голоса с матерью отцом и братом любили – русские романсы. Она хотела показать им, что она не с ними, что она другая, а Газон, как пескарь последний, заглотил русский романс, как шлюха член по самые яйца.
Она ненавидела наши сборища:
– Я не выношу ваши пьянки. Он смотрит на меня как на еду.
Я сам это чуял, но не ходить значило косячить.
Теперь выпив, смягчившись, Газон каждый раз говорил музыкантам:
– Ребята, отдохните, – а ей: – Галя, спой на свой вкус.
А я, говнюк, на подхвате:
– Иди спой, я прошу, уважь хозяина.
Каждый раз она ходила на сцену и пела что-то печальное и прекрасное, старясь изо всех сил – не порадовать, нет, стараясь улететь вместе с песней от наших унылых рож. Газон её чувствовал, как пацан, прицепив санки к трактору, пытался проехаться за ней вдаль. И я, и вся братва, и жёны их, все видели, как он пожирает, как голодный пайку хлебную, как выпивает её, словно алкаш конченный, поднося первую утреннюю чекушку трясущимися руками, с колотящимся бешено сердцем.
Каждый раз в башке своей я разбирал пером Газона на молекулы, но сидел и терпел, чтоб не напиться. Твиксы обрезали бы меня на голову не икнув, но Газон, очевидно, опасался, что после этого Галка улетит, и он её никак уже не достанет.
Дома Галя не хотела даже вспоминать о братве в «Фаэтоне», о Газоне, Твиксах. Она ограничила мир семьёй, дипломом, переводами, Илюшкой, с которым водилась с утра до ночи, и берегла мирок даже от меня, когда я вваливался в него бухой, с байками о подставах и разборках. Я же многое запихивал поглубже; работа специфическая, не обсудишь за ужином, как коммерсу рыло раскрасили.
Головастики
Настоящим я заявляю решительный протест любым попыткам следствия увязать мою прогрессивную патриотическую деятельность на развитие производственных сил державы с коррупционером Палочкиным. Продажное следствие, спонсируемое такими же коррупционерами, как Палочкин, пытается бросить грузную тень на мою светлую репутацию. Потому ниже откровенно описываю сношения с дважды