До этой страшной ночи.
Среди начавшегося здесь ада, однако, были двое, которые не убегали никуда, дома не грабили, ни на кого не нападали. Они быстро шли от дома к дому, стараясь никому не попадаться на глаза. Одеты были эти двое в обыкновенные плебейские плащи с капюшонами, такие же, как у погромщиков.
Но один из этих двоих приходился нынешнему правителю Империи родным племянником, а другая (это была она) как раз сегодня в полдень должна была объявить Urbi et Orbi – Городу и Миру – о своей с правителем помолвке.
Погромщики бы просто не поверили, если бы увидели здесь ту, в чью честь им приказали жечь, крушить и убивать. Девушка шептала:
– Ты слышишь, Макс? Они не устают бесчестить моё имя, моё дело и мой трон! Таков их мне подарок?
– Ты удивляешься? А я нет! – отвечал ей юноша. – Толпа лишь прикрывается тобой, желая выместить на ком-то свою злобу. А злоба-то давно копилась, и у этой злобы не бывает дна!
Девушка взяла друга за руку и крепко сжала её.
– Это моя вина, только моя. Мне следовало лучше понимать, как отзовутся мои робкие призывы к миру и любви в озлобленных сердцах этих людей. Кто, как не я, позволила им пробудить в себе звериные инстинкты?
– Филис, не вини себя. Ты не в ответе за…
– Оставь! Ты знаешь: я за всё в ответе, только я одна. В ответе перед теми, кто глядит на нас со звёзд и судит каждую живую душу в этом мире. Судит по поступкам, а не благим намерениям, – она подняла голову вверх, капюшон спал, и Макс увидел слёзы на её лице, всегда таком живом и страстном.
Но звёзды не светили в эту пасмурную ночь: царили здесь только огонь и ветер, крики боли и отчаяния, порывы ярости и упоение пролитой кровью.
– Я не прощу себя, если с Давидом Хасмонейским что-нибудь случится. Я не прощу никого! Клянусь Творцом, который создал этот мир; клянусь небесными богами, которые поставили меня над Ойкуменой; клянусь кровью Фортуната, которая течёт во мне, я не стану никого прощать, я запрещаю себе это, кого-либо прощать без искупления, – повторила она, ускоряя шаг. – Поторопимся, Макс!
– Когда ты не прощаешь, то и я подавно, – отозвался он.
Улица сделала крутой поворот. Филис и Макс увидели, как серые тени в плебейских плащах снуют у большого, богатого дома ивримов. Он стоял в конце улицы, на самом берегу озера Феб. Ценности уже вынесли; трое погромщиков быстро складывали ковры, драгоценности и дорогую утварь в огромные мешки, которые, похоже, принесли с собой, заранее готовясь грабить. Другие трое бегали вокруг дома с факелами, пытались поджечь его в разных местах.
Потом Филис и Макс увидели ещё двоих, они волокли из дома человека, облаченного в талит, на несчастном не было лица, но он был