положу.
Была лишь тенью…
То белый голубь на окне,
то лучик, в облако продетый…
Мне говорили люди – нет,
а я доверилась приметам.
И я, беспутная, молясь,
всегда надеялась на чудо.
Причинно-следственная связь —
как лифчик для меня, безгрудой.
Благонамеренная жизнь
вьёт незатейливые гнёзда,
а я, о небо опершись,
ищу судьбу свою по звёздам.
Доверчивость – моя сестра.
И мой ребёнок – безрассудность.
Я не испытываю страх,
когда от волн кренится судно.
Единственный мой пиетет —
к закону силы тяготенья.
Признаюсь Богу тет-а-тет —
любовь моя была
лишь тенью.
Палитра
Смешаю день со льдом,
а ночь – с безумством.
Смешаю чайки крик —
с протянутой рукой.
А лёгкий свет луны —
с печальным хрустом
листвы
отчаянно багровой и сухой.
Глубокие морщины —
с поцелуем.
И острый в спину нож —
с расширенным зрачком.
И вскинутое к небу
«аллилуйя!» —
с пульсирующим
у младенца родничком.
И кисловатый вкус
на койке в дурке
к запястьям
присоединённых клемм —
с холодным эхом
в тёмном переулке.
Лишь запах смерти
не смешать ни с чем.
Ни с чем.
Нежданная
Лохмотья чувств – вот вся моя одежда…
Из-под бровей домов – моллюски глаз.
По щупальцам дорог – в пасть! Съешь да
выплюни меня
куда-то в буйство фраз
Замятина – таких же несуразных,
безумно-голых, как и я сама,
без блеска лакированных и праздных,
без запаха окисленных пластмасс.
Я из себя – рукой – кусище мяса —
и брошу гончим. Потеряют след.
К хозяину, слюной кровавой клясться —
мол, нет её,
порвали,
нет.
А я прикроюсь строчками, как платьем.
И рану – нитями из собственных волос.
Нежданная!
С плевком в дресс-код – на party,
обескуражив тех,
кто безголос.
Твоё лицо – луна
средь жухлых листьев
Твоё лицо – луна
средь жухлых листьев,
отсвечивает мёртвой белизной.
Художник будто
высохшею кистью
скребёт мои глаза. Ни зной,
ни холод не страшны. И скоро
сквозь мрамор кожи —
веер позвонков
карябающим выпуклым укором,
как диссонанс в ухоженность венков…
А я – гвоздём в сырой земле.
И ёжит
осенний ветер вспоротую грудь.
И вскрикнет иволга,
и занеможет,
тоскливой