Но один академик, как оказалось позже, слегка подпив до этого у себя в каюте, по причине почтения памяти усопшей пять лет назад жены, что весьма странное явление среди русского народа – поминать мертвых спиртом, начал рассказывать с хвалебной коннотацией о «освободителях» японцах и о том, какая прекрасная страна и он был бы рад тому, чтоб лучше вся Россия вошла в состав «великой» Японской империи. Конечно понять востоковеда и японоведа можно, он был влюблен в Японию.
Но на фоне того, что возле него сидели военные, да и к тому же, косвенным образом участвующие в вышеописанном Николаевском инциденте, это было крайне глупо. Усугубило положение его реплики и поддержка со стороны научной редколлегии – подозрительно симпатизирующей японцам и имеющим тесные связи с ними.
Как и полагалось – риторика военных изменилась, хоть и не была излишне критической к объекту обсуждения, ведь не без японцев, хотя вели они себя как оккупанты, но иначе никто бы себя иначе и не вѐл, в обмен на просьбу помощи от белогвардейцев, не имеющих никакой политической силы за собой к 21—22 годам, весь ново названный Приамурский земский край еще держалась на плаву. Но вновь усугубив разговор, человек науки стал обвинять чуть ли не персонально генералов в том, что они сдали или даже продали Сахалин с потрохами в обмен на билет на этому судне. Но тут уже не выдержали и началось представление. Все самое интересное происходило первые три-пять минут, поломанные стулья, головы, посуда, перевернутый стол, паника и бегство мирно обедающих. Как итог – подоспевшие матросы и решение капитана о позорной для представителей высоких сословий гауптвахте. И это при том, что пьяным – и то, с преувеличением, был лишь один человек.
Генералы пытались сопротивляться решению капитана, посылая в его сторону чертовские оскорбления и пожелания, вплоть до того, чтоб этот корабль утонул к чертям собачим. Но матросы были сильнее толстых стариков. Вот так легко было сменить каюту первого класса на позорную обитель. Приступ ярости капитана корабля – Константина Львовича, не проходил целый день. Ох как же он жалел, что подписался на это дело. Он мечтал вести свой сухогруз и ни о чѐм и ни о ком не думать.
Абсурдность ситуации заключалась еще в том, что произошло это неприятное действо, испугавшее людей и нарушившее сложившийся порядок, в непосредственной близости от залива Терпения – одноименный полуостров выступающий на пятьдесят с лишним верст и образующий дугообразный залив виднелся с левого борта и был доступен невооруженному глазу. Залив открытый в 1643 году голландским мореплавателем М. Г. Де Фризом и был назван им заливом Терпения, поскольку его экспедиции пришлось пережидать здесь длительное время густой туман, не дававший возможности продолжить