3.
Все также неподвижно сидит старик на высокой скамье и смотрит на луг.
Может, странность в том, что над лугом, дымкой, туман, проступают уходящие чёрные жерди изгороди, старик сидит неудобно прямо, картинно, и всё неподвижно, и чувство такое, будто этому тысяча лет?
А может, странность в том, что старик – отец Павла?
Ай, как трудно с Валентином, сказала ему, как говорят то, о чём мечтают и чего не делают, чтобы было то красивое, о чём можно было помечтать: увези меня, увези навсегда!
И он спросил, как я и хотела: куда?
Не думая, в мечтах о грустном красивом будущем, сказала: в Малоярославец!
Малоярославец был последним городком на пути отступления на юг армии Наполеона, говорил Павел, и это его родина – на костях семи тысяч французских солдат и стольких же – русских.
Валентин исчез на три недели, и это было так красиво, я ждала, знала – он уехал, но в тоже время не верила этому, чувство было такое, будто пишу стихи, и вдруг телеграмма, оттуда, из стихов: приезжай!
Взяла отпуск, поехала, всё так странно: то ли радость, то ли грусть, как стихи о карнавале: весна, конец марта, освобожденье от любви. И вот – яркая перспектива весенней улицы, разбитая колея с прыгающим бурым холодным ручьём, осевший зернистый снег в канавах, хлопающая форточка на жёлтой веранде дома; там, за мутным пыльным стеклом мечется Валентин, торопливо натягивает белую сорочку, подсунул руку, чтобы удержать форточку – от отчаянного, острого звона упавшего стекла я невольно вздрагиваю, это с детства, мама очень несдержанна, и когда я что-нибудь роняла, она охала пронзительно и кричала, я, ничего не понимая, пугалась этого крика, злого красивого лица её и бросалась к ней, ища утешения, как будто не она пугала меня своим внезапным отчуждающим гневом, она всегда подчинялась этому моему невольному порыву и утешала меня, хотя и зло.
Теперь, почти всегда, звон бьющегося стекла или посуды вызывает у меня тревожное предчувствие.
Он увидел, заметил даже в своей растерянности мгновенную и мимолётную перемену во мне, и это его отрезвило, пытаясь удержать на голой груди сорочку, полы её трепетали за спиной как белые беспомощные крылья, он шёл ко мне в неизменных джинсах и каких-то коротко обрезанных негнущихся серых катанках.
Через шесть дней, на седьмой, стала чувствовать себя как-то странно, сейчас я к этому привыкла, но тогда, осознав впервые, я даже испугалась, то был суеверный и бессильный страх. И дело не в начавшейся беременности, это лишь совпадение: признаков беременности – тошноты, головокружения, звона в ушах, неудержимого животного аппетита – и ощущения странности всего происходящего.
Чувство такое, будто всё стремительно и неотвратимо меняется вокруг – столкнули в пропасть, и я лечу, и в тоже время стою на краю, вижу, как лечу, такое раздвоение. Меня же тошнит, я ем, жадно, много; сплю, всё время чего-то хочу –