Россия и современный мир №2 / 2013. Юрий Игрицкий

этот материал в соответствии с собственными ментальными и нравственными установками. Конечно, по-прежнему существует профессиональное источниковедение, призванное свести неизбежную необъективность к минимуму. Однако современная медийная поп-культура ставит на один уровень графомана-параноика и историка-профессионала. Сказывается и так называемая политкорректность – суррогат и морали, и даже веры. В итоге картина прошлого искажается особенно интенсивно. Результаты показательны. Скажем, в марте 1917 г. Русская православная церковь практически in corpore отступилась от своего формального главы – императора Николая II, но об этом сегодня предпочитают не вспоминать. Возникло представление, что самодержавие и православие всегда жили душа в душу. Именно это нужно современной власти.

Мнемоническая сервильность и Год истории

      Год истории стал феноменом российской истории и историографии. Задача историка как всегда проста: обнажить смыслы и ценности прошлого. Произошло нечто противоположное: в 2012 г. историки в очередной раз продемонстрировали свою лояльность фетишу российской государственности.

      Всякие памятные даты и юбилеи у нас, как правило, не имеют отношения к собственно исторической памяти. Это – явления сугубо политические. Существует убеждение, что государственные начала стали формироваться у восточных славян до появления Рюрика, хотя в действительности об этом ничего не известно.

      Пропагандистская направленность Года истории очевидна. Власть решила напомнить о своих тысячелетних – вроде бы непоколебимых – устоях, благодаря которым и поляков удалось прогнать, и Наполеона победить, и, конечно, всех нынешних (и будущих!) супостатов одолеть. Вообще-то русский народ действительно умел одолевать всех внешних врагов и даже охотно помогал расправиться с врагами внутренними. Однако ему никак не удается построить государство, которое обходилось бы без образа врага, в том числе и среди собственных подданных.

      Как же быть нынешнему профессиональному историку, зажатому между текущей политикой, четко сознающей свои практические цели, и исторической памятью, существующей вопреки политикам и, тем более, профессиональной историографии? Ведь историк, желает он того или нет, «формирует политические идеалы будущего, и именно поэтому сам должен руководствоваться высочайшими идеалами и сохранять независимость от текущих политических дискуссий»24. Но возможно ли такое в принципе? И откуда должен историк черпать свои идеалы?

      В.О. Ключевский высказался на этот счет весьма скептично. «Историк задним умом крепок. Он знает настоящее с тыла, а не с лица. Это недостаток ремесла.., – писал он. – Отсюда оптимизм историка, их вера в нескончаемый прогресс, ибо зад настоящего краше его лица. У историка пропасть воспоминаний и примеров, но нет ни чутья, ни предчувствий»25. Конечно, можно сказать, что подобный «оптимизм» – позитивистское порождение эпохи Просвещения, о которой теперь впору вспоминать как о «бесполезном прошлом».