Нет, всё-таки слишком пассажир проворен, ловок телом для священника. Нет поповской рыхлой опарности, которая бывает от нескончаемого поедания теста в постные месяцы и дни. Не поп. И не крест у него на гайтане – может, оберег? Деревянный вроде, не из металла. Треугольник какой-то вырезан, и непонятный знак внутри. Язычник, наверно, наш сосед. "Колдун", как подметила Марина Игнатьевна! Бывают и такие люди – интересны им дохристианские верования нашей земли – что ж такого, пускай…
Что же всё-таки станется с его штанами к концу пути… Изомнёт в гармошку…
Ещё я подумал о том, что у каждого, кому посчастливилось вырасти на малой родине, впитать уникальный русский фольклор: в деревне, селе или небольшом городишке – найдётся в генетических запасниках памяти и история про русалок, и небылица про леших с домовыми, или вот, предание о тех же оборотнях. Лишь мы с Артёмкой, столичные жители, не можем ничем похвастаться. Перевелась в Москве нечисть, закатали её вместе с садами, вместе с зеленью и даже речками под асфальт и сказок о ней не сказывают.
Около шести вечера, когда я понял, что за разговорами мы с Артёмкой так и не поели, проводница обошла всех пассажиров и раздала ставшие уже никому не нужными проездные документы. А Марина Игнатьевна ни с того, ни с сего начала вглядываться в наш с сыном оранжевый, купленный ещё две недели назад в предварительной кассе, картонный билет, и даже чуть было не выхватила из рук, чтобы рассмотреть получше… Если честно, меня подобная любознательность сильно покоробила, если не сказать, напугала… Так и не сумев прочесть, она задала не дававший ей, видимо, покоя вопрос:
– А какая же будет у вас фамилия, если не секрет?
– Гучевы, – холодно и чуть сердито сказал я, занятый сборами к выходу.
Не зря она Артёму не поглянулась с самого начала. Ребёнка не обманешь…
– Вот и у того чертячего человека, который поросёнком обёртывался, тоже была фамилия Гучев, – со злой азартной радостью, будто нашла решение изводившей её полжизни задачи, воскликнула женщина.
Мой сын побледнел. Глазёнки в ужасе смотрели на Марину Игнатьевну и на то, как улыбка неверия во "всякую чепуху" тщетно пытается удержаться на моём лице. В голове у меня зашумело, пакостной мухой ужалила мысль, что, наверно, зря я взял сынишку с собой, что это только начало череды странных, нелепых, а может быть, и страшных событий. А "язычник", поправив под бородой ворот рубашки и перекрутившийся шнурок с оберегом, ухватив за ручку свой чемодан, неожиданно кинул нашей кликуше-попутчице ещё несколько грубых слов на прощание – будто колом осиновым