обольщаться, возноситься и гореть.
Лестница
Детство прыгало по лестнице, по лестнице.
Смех до коликов, и слезы от души.
Кто умнее говорили – перебесится,
кто наивней говорили – не спеши.
Разлученные с друзьями и подругами,
оставляли все, что было, за бортом.
Ах, какими же мы прежде были глупыми!
Ох, какими стали глупыми потом!
На ступенях, что от времени стираются,
под гитару пели каждый о своем.
Кто наивней – все о том, что не сбывается,
кто умнее – понемногу ни о чем.
Под ногами – пацаны амуры с луками,
настороженные уши за столом.
Ах, какими же мы прежде были глупыми!
Ох, какими стали глупыми потом!
В никотиновом дыму на старой лестнице
смех и слезы мы сумели пережить.
Кто наивней говорили – все изменится,
кто умнее – перестали говорить.
Упоенные успехами раздутыми,
не пытаемся и думать о другом.
Ах, какими же мы прежде были глупыми!
Ох, какими стали глупыми потом!
Ночная серенада
Вечер тает.
Ветер стягивает с черного
рояля голубое покрывало.
Заиграла
за некошеными мыслями
несмелая ночная серенада.
И не надо
Полусловом, полужестом
эти мысли обрывать на полувзгляде -
бога ради,
расстояние останется
все тем же монументом расстояньям
между нами,
между прочими, такими же
непрочными созданьями эпохи.
Наши вдохи
вторят выдохам забытых
и непонятых другими одиночек.
Пара строчек,
уносимых в путь далекий
по линейкам ученической дороги,
мы, в итоге,
недостаточно знакомы
с этим вечно недоученным предметом.
Скоро лето -
значит время торопиться,
раскрываться расцветать и доверяться,
в плавном танце
только кончиками пальцев
узнавая о движении партнера.
Лето скоро
обожжет и образумит,
монотонный день растянет до предела.
В чем же дело?
Разве ночь, она для сна,
а не для тонкого вина прикосновений?
Наши тени
так отчетливо раздельны,
так раздельно наше ровное дыханье.
Сожаленье,
это горькое лекарство,
принимаемое только с опозданьем.
Знак
Я буду здесь,
когда весь
мир
станет тебе не понятен.
Из пятен,
казалось, заживших ран
он будет дробиться на части
вне власти
твоих представлений,
но, к счастью,
ты вспомнишь,
что есть
здесь
я.
И я буду пока
твоя рука
не узнает, как
едва ощутимо дрожат века
за