Снова крики, одиночный длинный визг, скрежет тормозов и – ба-бах – звук взорвавшегося автомобиля. Все слишком драматично, чтобы исходить откуда-нибудь еще, кроме как из телевизора мистера Кеннеди, расположенного за стеной.
Пэдди выдавил на руку гель и взбил его в мыльную пену, которой принялся растирать шею, плечи, подмышки, грудь, живот, бедра и все, что было между ними.
Мэй O’Каллахан. Горячая вода продолжала литься. Ванная начала наполняться паром с нежным яблочным ароматом.
Он схватил деревянную ручку и начал трясти ее снова и снова. Дурацкий маленький колокольчик затренькал в его руке. Разве кто-то может это услышать?
– Мэй?
Где его завтрак? Она не должна заставлять его ждать, ведь он пожилой человек. Особенно если он уже давным-давно проснулся.
– Мэй?
Филип раздраженно закашлял и с трудом вылез из кровати. Эти подушки слишком плоские – как ему может быть удобно в кровати, если ему не на что опереться? Он неуклюже уперся в них локтем.
Открылась дверь, и появилась Мэй, неся поднос.
– Доброе утро. Как спалось?
Каждый раз с одним и тем же вопросом, каждый раз делает вид, будто ее интересует ответ. Филип заворчал и демонстративно посмотрел на поднос.
– Вот, пожалуйста. – Она поставила поднос на одеяло. – Поправить подушки?
Она подошла, чтобы их поправить, но он нетерпеливо отмахнулся.
– Все с ними нормально.
Снова вареное яйцо. Он надеялся, что на этот раз оно хотя бы не было сварено вкрутую, как в прошлый. И тост снова нарезан этими дурацкими узкими ломтиками, как будто он маленький мальчик.
Она налила чай из маленького чайника.
– Сегодня сыро.
Как будто он сам не слышал, что идет дождь, как будто он был не только старым и беспомощным, но еще и глухим. Он взял нож и срезал верхнюю часть яйца. На палец капнуло желтым – это хорошо. Он посмотрел на поднос, а потом взглянул на Мэй.
– Соль?
Она снова забыла. Такая простая вещь, а она никак не может запомнить. Он приложил все силы, чтобы сохранить спокойное выражение лица, и ему удалось сдержать вздох.
– Извини.
Филип слушал торопливый топот ее шагов на лестнице и с горечью вспоминал завтраки, которые ему готовила Эйдин. Нежная овсяная каша, сверху политая ложечкой джема из черной смородины. Каждое воскресенье – две жирные сосиски, которые он разрезал вдоль и ел вместе с толстыми кусками свежеиспеченного, еще теплого, только что из печки, домашнего черного хлеба, сдобренного томатной пастой.
Или, как ни странно, селедка, восхитительно соленая, компанию которой на тарелке составлял жареный на гриле томат, разрезанный пополам.
Картофельная