Светлана Хрусталёва не знала, что её дитя в минуты отчаяния не раз за минувший год прибегала к дяде Арсению и рыдала на его груди. Тот осторожно гладил племянницу по спине и, по обыкновению, тихонько шептал: «Ну-ну…» Ведь, как ни говори, Карина была совсем ребёнком и переживала предательство родителя. Петров жалел обеих: и племянницу, и сестру жены. Ругал себя за то, что в такие минуты не мог произнести ничего утешительного, хотя слова и не требовались. Это ласковое дяди Сенино «ну-ну» успокаивало девушку лучше всего. Кирилла Арсений не осуждал, но искренне не понимал.
Когда с грибными нитями было покончено, мужчина показал, как их правильно развесить:
– Шляпки подсохнут чуть раньше, в общем, через недельку всё будет готово.
– Откуда ты столько знаешь? Вроде живёшь в городе.
– Меня, можно сказать, тётя Клава вырастила. Мои-то между собой не ладили и чуть что отправляли к тётке. Своих детей у неё нет, так что племянника забирала к себе с удовольствием.
– Почему твои родители ссорились? Отец выпивал?
– Да нет вроде. Не знаю. Помню, они всегда что-то делили. В детстве часто слышал их споры: это моё, это твоё, это моя мама купила, а это моя подарила… Я ещё удивлялся – оба на завод ходят, зарплату получают, а в доме всё куплено бабушками. Они умудрялись делить даже мою любовь. После очередного скандала пытали: «Скажи, кого ты больше любишь: маму или папу?» Отвечал я по-разному, но результат был один – отправлялся в деревню. Сейчас они умерли, у меня осталась только тётя Клава. Она всегда меня любила и до сих пор любит. Кстати, мне пора. Ты отдохни, а вечером прогуляемся до реки.
До вечера он не дотерпел. Сбегал к себе, подправил забор и – тут же назад.
– Пойдём к воде. Здесь природа красивая, не хуже, чем на картинах Левитана.
Раньше, разглядывая пейзажи, Света склонялась к мнению, что художник приукрасил действительность. Сейчас, наблюдая первозданность во всей красе, она поняла, что была не права: у мастера не хватит палитры, чтобы намешать столько цветов и оттенков.
– Расскажи мне о своих родителях, – молчание нарушил мужской голос.
– Знаешь, –