Но, когда дела служебные оставляли в казарме на двое-трое суток, Людочка чувствовала себя, по словам матери, ужасно. Она ждала меня, реагируя на каждый звонок, каждый стук входной двери. И я разрывался между казармой и ее домом”.
“Вместе с тем, мое положение в училище становилось незавидным. Я перестал посещать лекции в университете, снизил активность на кафедре, прекратил участвовать в научных семинарах. Надвигалась сессия, а я не мог заставить себя сдать хотя бы часть многочисленных курсовых работ.
Накануне сессии Людочку положили в больницу на профилактику. Больница была очень далеко, и за весь месяц так и не удалось вырваться, чтобы её навестить. Правда, чудом проскочил сессию.
В палате с ней снова была моя одноклассница. Людочка рассказала ей о наших отношениях, чем очень удивила. Ведь Люся, по ее словам, всегда считала меня “веселым монахом-затворником”, и подумать не могла, что тайно пишу любовные стихи, а главное – способен так преданно любить. О чем ещё говорили подруги по несчастью, можно лишь догадываться. Выписались они снова вместе.
Из больницы Людочка вернулась подавленная. Я дотошно расспрашивал обо всем, что было в больнице, пытаясь понять причину ее депрессии. И однажды это удалось. Рассказывая новости о моей однокласснице, которую не видел с выпускного вечера, Людочка отметила: “Она счастливая. Она успела выйти замуж”. Девушка сказала это в полудреме, и, похоже, не для меня, а следуя печальным раздумьям, охватившим перед тем, как провалиться в сон. И тут меня осенило – вот она разгадка ее состояния”.
“Когда, едва проснувшись, любимая, как обычно, улыбнулась, робко, но все же с надеждой спросил: “Людочка, а ты хотела бы выйти замуж, как только поправишься?”
Она, конечно, не ждала подобного вопроса. Ее миленькое личико вдруг стало таким печальным. Мне так захотелось обнять мою Людочку, крепко-крепко прижать к себе и успокоить, как успокаивал когда-то своего маленького братика. Еле сдержал внезапно нахлынувшие чувства, а в душе проклинал себя, что столь нелепым вопросом доставил ей такую боль. А она в ответ лишь прошептала: “Кому я нужна?”
“Как кому? Мне! Мне! Мне!” – мысленно кричал любимой. А вслух так же тихо, как она, решительно сказал: “Людочка, ты же знаешь, как я тебя люблю. Я буду ждать тебя всю жизнь”.
До сих пор я никогда не произносил вслух слова любви, да еще обращаясь к любимой девушке, которая давно стала для меня недосягаемым божеством, которому молился мысленно и в стихах.
Мы молча смотрели друг на друга, словно виделись впервые. Целая гамма чувств отразилась на ее лице: сначала удивление, потом радость, и, наконец, отчаяние. Внезапно Людочка заплакала. Она лежала недвижно, а слезы потоком струились из ее чудесных глаз.
Я никогда не видел ее слез ни до, ни после этого события. Я не знал, что делать. Но, она быстро успокоилась, улыбнулась, смахивая слезинки, и тихо сказала: “Боже мой, Толик, сколько лет мы с тобой потеряли из-за моей глупости”.
Эти её слова помню дословно. Они были сказаны так проникновенно и так искренне, что не осталось сомнений – любимая тоже