Вспоминал отца Николай и в этот апрельский день, меряя своими большими шагами главную городскую улицу, твёрдо намереваясь ровно через два квартала оказаться в местном писательском обществе. За пазухой у начинающего писателя лежала та самая, перевязанная бечёвкой рукопись.
На крыльце неказистого одноэтажного дома с полуразвалившейся лепниной, что находился напротив Городской думы, стоял человек в одной ярко-красной косоворотке, в начищенных до зеркального блеска яловых сапогах и чёрной кепке. Кепка едва умещалась на огромном его лице с тяжёлой нижней челюстью, что создавало чудную помесь кузнеца с купцом, и окончательно сбивало с толку. Человек был из местных поэтов, и звали его Иосифом Максимовым.
– Куды идёшь, мил человек? – заметив подходившего к дому Николая, по-хозяйски загудел Максимов, не удостоив гостя приветствием.
– Вам – то что за дело? – не собираясь исповедоваться первому встречному, огрызнулся Мартынов, на всякий случай, проверив за пазухой рукопись. – Позвольте.
В этот самый момент благообразный поэтический вид Максимова претерпел некоторые изменения. Иосиф помрачнел, презрительно смерив взглядом Николая.
– Ну, иди, иди, – нехотя посторонился он, не снизойдя со своего высокого достоинства до дерзкого незнакомца.
В помещении стояла полутьма. Мартынов перекрестился в прихожей и, чуть потоптавшись, постучал наугад в одну из двух дверей.
– Кто там, входите, входите! – раздался приглушённый немолодой голос.
Николай решительно отворил дверь и вошёл в залу. Напротив окна сидел среднего роста человек, занеся вверх правую руку с гусиным пером, будто именно сию же минуту намеревался перенести на бумагу очень важную, внезапно осенившую его мысль.
– Здравствуйте голубчик, чего изволите? – не опуская руки с пером, чтобы не потерять важную мысль, задумчиво спросил человек.
– И Вам здравствовать, – собравшись с духом, ответствовал Мартынов. – Я, это самое, повесть Вам принёс.
Рука пишущего безжизненно рухнула вниз. Выражение скорби на его лице напугало и без того дрожавшего от страха быть отвергнутым Николая. Он попятился, сминая рукой рукопись, и сильно ударился затылком о стоявший на комоде канделябр. Канделябр качнулся вместе с комодом, и Мартынов, мгновенно обернувшись, схватил его другой, свободной, рукой. На лице хозяина скорбь сменилась любопытством.
– Ну-с, давайте знакомиться, – поднялся навстречу молодому литератору человечек. – Богородов Виктор Палыч, писатель, так сказать. Прошу любить и жаловать. Да полноте, батенька, поставьте уж канделябр этот.
Спустя четверть