Мы открыли дверь. Сотни звуков пронзили моё тело. Снег толстыми хлопьями бил по голове. Я был без шапки, в тонком осеннем пальто, но холода не ощущал. Мы взялись за руки и медленно поплелись по натоптанной колее от людей и машин. Звуки мерещились отовсюду, и мне стало страшно.
– Ты всё видишь хорошо? – спрашивал я у Кати, надеясь, что мы не попадём под машину.
Она лишь кивала мне, тихо охуевая от происходящего. До метро мы дошли довольно быстро. Никаких нюансов и неожиданностей, в принципе, не было. Люди, конечно, казались подозрительными, но мы были гораздо подозрительней, чем они. Медленно спускаясь по скользкой лестнице до метро мы опять погружались в ад, а само метро казалось центром этого ада и скопления нечисти. Я начал осматриваться и глядеть вокруг – на полу, на стенах, везде я видел какие-то скелеты необычных животных, похожих на ящериц. Мне стало жутко, и я присел на скамейку, ожидая поезда. Катя что-то пыталась мне говорить, но я уже ничего не слышал, полностью погружаясь в хаос своих мыслей и образов, которые я видел.
– Блин, ты глухой что ли?
Я и правда был глухой. Мне было страшно говорить. Тем более, рядом с нами ходила какая-то тётка. Мне казалось, что она может спалить нас, донести, уличить. Я быстро встал и отошёл в сторону.
– Тебя ебашит что ли сильно?
Эта фраза мне показалась настолько громкой, что я попятился назад, и выбежал из метро. На улице было спокойней, а воздух обвивался по моим сосудам, давая кислород, который пробудил во мне сознание. Катя подошла сзади и тоже тяжело вздохнула:
– Домой пойдём тогда? Меня тоже ебашит сильно что-то.
Мы медленно поплелись обратно, но я не знал, что чувствовать, радоваться или огорчаться. Мне казалось, что мы две молекулы, объединённые воедино, медленно перебирающие своими тонкими поверхностями и катящимися куда-то вперёд. Я уже не видел перед собой дороги, я был полностью погружённый в себя.
Я не помню, как мы дошли до дома, но как-то мы всё же до него дошли. Дома я почувствовал какую-то свободу и разделся догола. Медленно и полно дыша, я прошёлся по комнате и огляделся. Я улыбался и радовался тому, что я наконец-то дома. Здесь не было этих цензоров и рамок, не было ограничений и ущемлений твоих прав. Я был хозяином здесь. Я хотел быть хозяином и своей жизни.
Мы вскоре включили музыку, и я начал разглядывать картину. Люди продолжали на ней танцевать, но дальше этого танца дело не пошло. Я разочарованно посмотрел на Катю:
– Что-то она кроме танца мне ничего больше не хочет показывать…
– Ты дурак! У меня она вообще не двигается! – с этими словами она выключила музыку и включила фильм.
– Они должны зарисовать, закрасить, записать. Так? Они передадут всё кому-то. Они будут знать, о чём ты говоришь, и всё прочувствуют заново. И что останется от оригинала? – говорил чей-то голос, и через мгновение продолжил:
– Видишь?! Нельзя переписывать,