Впервые в жизни я держала в руках что-то похожее на самиздат – стихи Марны Ивановны Цветаевой, о которой я прежде не знала. Окунувшись, удивилась особенностям ее лирики и навсегда полюбила. Как-то наткнувшись в библиотеке на прозу Цветаевой, бережно несла Наиле Ибрагимовне как ценный подарок. Мы вместе читали, как пришел в ее жизнь Пушкин и удивлялись, как много значит детское восприятие.
После занятий я долго собирала вещи, ожидая, пока рассеется толпа и садилась поближе, предвкушая интересный разговор и дивясь, чем я заслужила подобную откровенность. Я знала, что Наиля Ибрагимовна несчастна, что любимый ею человек живет в другом городе и редкие встречи ненадолго делают их счастливыми. Часто она летела в аэропорт, чтобы перехватить его между транзитными рейсами и никогда не ездила к нему сама. В Городе Детства незамужней женщине нельзя было отлучаться из дома, нарушать традиции, открыто не повиноваться родителям. Возможно, именно поэтому, стихи мятежной Цветаевой находили столь глубокий отклик в ее страдающем сердце? Наделенная богатым воображением, которое нельзя было сполна выразить в сухих газетных статьях, остальное я дорисовывала сама…
В десятом классе в школе неожиданно появилась молодая учительницы английского. У меня в группе она не преподавала, но вниманием меня одаривала. Секретарь комсомольской организации, пишущий статьи в республиканскую газету, увлекающийся языками и литературой на самом деле был скромным и закомплексованным ребенком, который жил в ожидании похвалы от мамы и душевного тепла. Наверняка, молодая учительница это заметила – она была необыкновенной! Не монумент и не синий чулок, как большинство учителей в советских школах, а живая, улыбчивая молодая женщина, позволявшая себе одеваться (нет, не откровенно, Боже упаси!) интересно, мыслить свободно, обсуждать публикации в журнале «Иностранная литература» и даже одалживала нам собственные пластинки для школьных вечеров! Алла Петровна, как и другие преподаватели старой школы, подобные вольности «молодой англичанки» не одобряла и с ревностью следила за нашим с ней общением. Пластинки для улучшения произношения я несла домой как хрупкую вазу из богемского стекла – неужели я достойна? Разговор о чем-то вне школьной программы в пионерской воспринималось с удивлением – разве это позволено? Рассказы о поездках и незамысловатой личной жизни молодой женщины из строгой кавказской семьи считала верхом доверия и краснела – неужели и они тоже сомневаются, чувствуют, любят?!?
Наше дальнейшее общение изменило в корне мое представление о том, какой может быть женщина и педагог в особенном Городе Детства, где, как известно, нет полутонов. Оказывается, она имеет право думать иначе, шутить и иронизировать, рассказывая о своей студенческой жизни, придумывать истории о людях, идущих