Последующие десять минут под неустанным руководством двух фотопсихиатров в белых халатах я кривлялся по-всякому, выстраивая своей несчастной физиономией полную линейку несуществующих эмоций, лживых улыбок и неотведанных радостей.
– Теперь – горе… – напомнил второй первому. – Давай мы его тоже отдельным файлом, а то Хорь потом сожрёт, дерьма не оберёшься.
– Да-да, «горе», уважаемый, – обратился ко мне первый, – попробуйте выдавить на камеру скорбь, слезу, но так чтоб она шла едва заметно, не так, когда вы, к примеру, хороните кого-то из близких, а, допустим, просто лук почистили, без слезы, но на мокрой основе, чисто на влажной слизистой, ладненько?
Понять-то я понял, но с этим и выходило сложнее. С одной стороны, вся жизнь моя – сплошные слёзы: чего бы и не выдавить, коль уж просят. А с другой – так привык я к этой жизни, настолько отвратительно втянулся в неё, что даже плакать неохота. Это и есть одиночество. Даже не нужно, чтобы тебя жалели. И некому соврать, что тебе по жизни хорошо.
Я подумал об этом, и тут же навернулись эти слёзы, те самые, – ровно такие, как заказывали мучители со светоотражателями: ещё не каплями, но уже ощутимо влажная фракция.
– Стоп! – заорал вдруг второй, адресуясь ко мне, – держите сколько можете! Идеально, просто перфект, то что нужно!
Первый обрадованно подхватил:
– Снято!
После этого оставалось лишь немного уточниться, пройдясь по мелочам: ирония (щёлк-щёлк), сарказм – лёгкий (щёлк), он же, но уже чуть в более тяжёлом варианте (щёлк-щёлк) и, наконец, образ надежды – двойная вертикальная складка на лбу, устремлённый в будущее ясный взор, чуть вытянутые в трубочку губы и малость раздутые усилием лицевых мышц носовые крылья (щёлк-щёлк-щёлк).
На этом мы завершились. Они собрали матчасть и, синхронно кивнув на прощанье, молча удалились.
Когда до завершения диализа оставался час с небольшим, явились очередные посетители. Эти были, похоже, из более культурных, потому что, несмотря на такие же халаты калёного крахмала, оба поздоровались. Тоже – мужики. Видно, на Старой площади предпочитали иметь дело исключительно с мужским контингентом, который в случае любой чрезвычайки мог использоваться ещё и в качестве живой силы прикрытия. Но об этом я догадался не сразу, поскольку в первый момент один из моих гостей вытащил из папки крупные цветные фотографии, сделанные двумя предыдущими хмырями, и, приблизившись ко мне, стал неспешно сравнивать их с оригиналом, то приближая к глазам, то отдаляя их от лица. Другой, вытянув из папки ещё одну пачку фото, аккуратно разложил их на столе. Взяв одну, тоже приблизился. Теперь они уже вместе, поочерёдно заглядывая туда и сюда, медленно обходили меня по кругу, изредка тормозя и в отдельные моменты перекидываясь взглядами.
– М-м? – спрашивал один другого.
– У-у, – ответствовал тот, то ли соглашаясь, то ли отрицая предложенное.
– А-а… если… – всё же настаивал первый, после чего произвёл странный жест указательным пальцем, проведя им рядом с моим ухом сверху