Не могу никак понять?
В больших деньгах отныне сила,
Если хуже не сказать.
Все продаются не по разу
Ночью и при свете дня.
И ни к чему теперь учитель
Фехтования.
Я был героем этих улиц,
Всех созвездий и планет.
Я никогда не соблюдал
Нейтралитет.
И мне ужасно интересно,
У кого скрывалось зло,
Покуда люди не придумали
Добро?
На отсыревших стенах школы
Позабытые гербы,
Рапиры, шпаги, эспадроны,
Стойкий запах тишины.
Замысловатой паутиной
Плетет свои узоры ржа –
В миру уроки позабыли
Фехтования.
Забыли упоенье боя,
Где дышалось так легко,
Где можно было проиграть,
Но сохранить лицо.
Ну а теперь его скрывают
Солнцезащитные очки,
И за тонированной маской
Не видать души.
Одно, увы, я знаю точно,
То есть, знаю наперед.
Сколь там веревочка не вьется,
Час возмездия пробьет.
Пройдут непобедимым маршем
Люциферовы войска,
Когда умрет последний Мастер
Шпаги и Клинка…
Скорей бы уже – он очень часто ловил себя на этой мысли – и пусть все идет… Боже мой, в которого я не верю, неужели это случилось? Неужели я сижу в самолете и улетаю для того, чтобы никогда не вернуться?!… Неужели я сделал это? Пятый глоток застал врасплох – он надсадно закашлялся, с трудом перевел дыхание – и внезапно увидел свое отражение в стекле. Едва угадываемые контуры лица, неимоверная и оттого почти что прозрачная бледность, трехдневная щетина. И почерневшие ввалившиеся глаза, казавшиеся слишком большими, слишком усталыми и до отвращения, до глубины своей, заполненные ненавистью. Глаза солдата, окруженного врагами, понимающего и принимающего близость смерти. Это надо же, без тени удивления и невзначай заметил он, до какой же степени одиночества и разочарования надо было дойти?… Просто нечего больше терять, усмехнулся он, глядя на исчезающие земные огоньки.
Одновременно с шестым и последним пока глотком, он заметил, что пассажирское братство скооперировалось в первых рядах салона – южноамериканцы подсели к дублю коммерсанток с охранником, и вечеринка планомерно перетекла в активную стадию. Да и бог с ней, он вновь наполнил фужер, мне просто хочется напиться, напиться до той самой недостижимой пока грани, на остром лезвии которой неощутима пустота и сотни лет, что были до меня, будут после меня, и которые я уже прожил. Нет, поправил он себя, мне много больше, я уже счет потерял. Я столько умирал, а затем с неимоверным трудом возвращался к жизни, каждый раз давая себе клятву о невозможности последующего воскрешения, что даже сам процесс смерти уже