Они и не стали.
А гвоздик Володя мне потом показывал. Хороший, кованый четырёхгранный кёнигсбергский гвоздик.
Останки из захоронения и выдолбленный гроб археологи сдали в местный краеведческий музей. У них в Москве для наших мертвяков места нет, им самим, живым, в Москве тесно.
Свая и крот
– Здесь кротов не бывает, – сказал Данила однажды, – разве что бобры. Да и их не бывает тоже, – и открыл этой фразой страницу «Дневника метареалиста» на том самом месте, где вкратце описаны обитатели Кнайпхофа.
Действительно, крот на Кнайпхофе – существо более невероятное, чем русалка, облетающая окрестности лаокооновским способом, свивая и развивая хвостовое кольцо. Все мы знаем Главную русалку Кнайпхофа, однокольцовую Виену, что трубит в призывной рожок, который отличается от сигнального ласковой интонацией да той хрипотцой в окончании фразы, которая на морячков действует магически: «на базу!» – и никто не знает кротов. Да и откуда им взяться на острове, состоящем сплошняком из свайного поля 600-летней давности, где вместо почвы – сибирская лиственница и морёный дуб? Вы же ничего не слышали про кротов Венеции, правда?
Когда строители лет пять назад копали яму возле присоборного туалета, они выдернули экскаватором из недр Кнайпхофа восемь лиственных свай. Вечером их вывезли на свалку, а одну Володя Тыквенный загодя припрятал возле своей беседки с далекоидущими хозяйственными целями. И всё лето его друзья-художники собирались и закусывали возле беседки, прикинувшейся жёлтым строительным вагончиком, рассматривали сваю, качали головами и испытывали на прочность хозяйственные намерения Володи, говоря эпическим языком:
– Зачем тебе столь грязная и сырая свая? Дерево у неё не деловое (Володя, меж нами говоря, был рукастым деревянщиком, мастерил из дерев всякую удивительную всячь), ты даже не сможешь её никуда применить, она уже почти окаменела, смотри!
Володя смотрел, курил, кряхтел. А в конце лета, когда свая подсохла и треснула по волокну, обнажив серое непригодное для деловых отношений нутро, – в конце лета Володя Тыквенный сдался.
– Ладно! – сказал он, решительно бычкуя цыгарку, которая тлела почти всё лето на протяжении последних двух абзацев. – Мне вся такая дура не нужна, хватит и маленького кусочка!
Ещё два вечера друзья-художники обсуждали, кому какой кусок достанется и что он будет с ним делать в полутьме своей мастерской сообразно твёрдости характера и художественным наклонностям. Одну долю застолбил Сахей-Сан, другую Колай, третью и четвёртую мысленно забрали себе Борман и Володя Колокольный.
Про твёрдость характера я упомянул не зря, так как пилил эту сваю Володя две недели.
Сначала он сломал об неё старую бензопилу «Дружба».
Затем он сломал об неё новую бензопилу «Дружба», купленную взамен старой.
Затем он порвал об эту трёхметровую сваю две