– Какая третья?
– А третью тебе Подгузник объяснил, – усмехнулся Гена.
Павел Павлович взбросил на Крючкова взгляд, в котором промелькнули искры, но заводиться не стал. В нём уже злость и негодование как будто обволокло чем-то эластичным и тугим, как нарыв, как чирей кожею, в которую только ткни, брызнет дурью.
И Шилин мысленно удрученно согласился: «Дурак! Конечно, дурак. Эх, забодай меня козёл, ёлки-моталки!..»
Гена спросил:
– Фёдор Борисов, где работал до перехода к нам на «муку»?
– На Пятовском карьере. У нас только четыре или пять лет отработал до пенсии.
– Так, видимо, там он эту вредность и отработал на шаровых мельницах. Там отдел кадров книжку ему заполнил правильно. И проблем не стало. Подошёл срок, и, пожалуйста, – заслуженный отдых по второму списку. А наш ОКа засекретился до того, что забыл или знать не знает о прописных истинах. Ему такие тонкости ни к чему.
– Ну, Подгузник! Ему не в кадрах сидеть, а бут в карьере долбить. Одиозная скотина. Вот что теперь делать? – Евгений Павлович закачал головой из стороны в сторону.
Помолчали.
– Ну что, куда писать? – спросил Гена, переходя к делу.
– Да в облсовпроф, наверное…
Гена хмыкнул.
– Да ни хрена он тут не поможет. Он не нашего ведомства.
– А куда тогда?
Гена пожал плечами.
– Не знаю. Подумать надо…
«Думать, думать… как эти думки достали, – с досадой накинул на лысину кепочку Павел Павлович. – Нашёл управу… Егорий как чувствовал. Вот тебе и подарочек к Первому Мая!»
21
За две недели до Первого мая в Горный цех на разработки приехал на «Уазике» генеральный директор комбината Татарков Родион Александрович. Привёз с собой и начальника горного цеха Дончака.
Машина остановилась у недостроенного перешейка дороги, где директор ещё за неделю до этого сам приказал остановить работы по отсыпке дороги.
Тогда Татарков, выйдя из машины и заведя руки за спину, под полы коричневого костюма, стал прохаживаться вдоль машины, вперив взгляд перед собой. Глубокие мысли буравили его чело, и они отражались извилистыми морщинами на лбу. Молчал.
Подняв глаза и глядя куда-то за плечо Дончака вдаль, вдруг спросил:
– Слушай, Дончак, у тебя ум есть?
– …? – Николай Митрофанович опешил, не нашёлся, что ответить.
– Я тебя спрашиваю: у тебя