Его уважали, но не любили, и такое положение вещей было единственно возможным при его манере поведения. И, что интересно, вполне Краснова устраивало.
Исключением, подтверждающим правило, стала университетская команда КВН – объект нападок идеологического отдела горкома партии. Их Костя прикрывал во всех инстанциях, иногда с риском для собственной карьеры и репутации, что вызывало у партийных боссов недоумение – языкастая и наглая кавээновская братия просто напрашивалась на неприятности.
Костю трижды вызывали на бюро горкома, и только безупречная красновская логика – он говорил про клапан, безопасную суть студенческого юмора, ребячество и несмышленость – спасала бузотеров от «волчьих» билетов. За это и за хорошее чувство юмора кавээновцы были от него без ума и, уверовав в свою безнаказанность, расходились пуще прежнего.
Как у каждого человека, у Кости была своя тайна. Настоящая тайна. У Кости был друг. Часто бывает, что знакомство с каким-нибудь человеком переворачивает жизнь, заставляет взглянуть на все по-новому, по-другому чувствовать, думать, переживать. Именно такого человека встретил Краснов на своем пути и воспринимал его как духовного отца, если такое сравнение возможно в обществе убежденных атеистов.
Друга звали Арнольд Павлович Розенберг, и он преподавал историю в техникуме автоматики. Он был очень стар, седой маленький еврей с печальными влажными глазами, но сохранил живость ума, дикцию оратора и такой талант рассказчика, что с его лекций не уходили даже заядлые прогульщики. Он умел найти слова, построить свой рассказ так, что слушать его было все равно, что читать детектив. Аудитория просто рот открывала, когда он метался по кафедре, чуть ли не в лицах изображая исторические события. Он балансировал на грани между шутовством и настоящим искусством лицедейства. Оставаясь в рамках дозволенного, сообщал такие факты, о которых молчали учебники и хрестоматии, и многие его выводы, облеченные в нарочито игровую форму, могли бы довести до инфаркта любого идеолога.
С самого начала они не чувствовали друг к другу симпатии, что было не удивительно при красновских амбициях, и старик был удивлен, когда мальчишка, с живыми, как ртуть, глазами, подошел к нему после лекции.
– Слушаю вас, Краснов, – сказал Арнольд Павлович.
– Я к вам с просьбой, – Костя не был смущен или закомплексован и говорил как взрослый, правда, с ужасающим акцентом южанина, напевно-тягучим. – Мне очень бы хотелось знать историю, Арнольд Павлович, я имею в виду – настоящую историю.
Они были вдвоем, и Розенберг, взглянув на четырнадцатилетнего подростка, стоящего перед ним, спросил, чуть сощурившись:
– А вы, молодой человек, на моих лекциях, что, Закон Божий изучаете?
Краснов пожал плечами.
– Я думаю, что вы знаете куда больше, чем рассказываете нам. Я не представляю, что такое лекция по Закону Божьему, и в Бога не верю, потому что не знаю