Кира и наследники. Роман. Дарья Германовна Гущина-Валикова

ответил Ник. – Не успеть уже на метро.

      – Да? – Я огорчилась, но не слишком.

      – Пошли, – потянул он меня.

      – Куда это?

      – Да пешком тут пройдём. Будет тебе раскладушка.

      Слово «пешком» мне очень понравилось. Пешком я сейчас могла прошагать хоть пол Москвы!

      Прошли мы с ним, надо сказать, хоть и не пол Москвы, но достаточно, как поняла я уже потом. Таинственно темнеющие переулки столичного центра, с редкими прохожими, бешено пролетающими дорогими тачками, что пронзительно визжали тормозами у зелёных светофоров, вызывали у меня прямо-таки безумные приливы энтузиазма. Я то приставала к Нику с возгласами типа: «Понял, питерский, что такое русская столица?», то вдруг вспоминала, что, кажется, где-то тут неподалёку находится классный Шехтелевский особняк – посольство Уругвая, и порывалась его искать и показывать… Но Ник никак не реагировал и, крепко держа меня за руку, неумолимо вёл куда следует.

      Миновав оживлённое даже сейчас, ночью, Садовое, мы двинулись дальше, – переулками, затем дворами. А потом оказались на крутой лестнице солидного старого дома, и, наконец, в квартире с высокими потолками, но при этом небольшой и почти пустой. То есть там были какие-то чемоданы, какие-то опять холсты задниками наружу, но почти при полном отсутствии мебели – кажется, только низкая тахта под пледом в единственной комнате и разобранная раскладушка на кухне. Куда мне, вроде бы, и было предложено укладываться… Или, наоборот, – на тахту? Точно не помню, но в любом случае, спать я не желала. Мне хотелось препираться, спорить, качать какие-то права!

      Я, кажется, принялась выступать в том духе, что с таким унылым ничтожеством, как он, Ник, можно сдохнуть со скуки, не дожив до утра, ну и так далее – не помню точно, как именно задирала его ещё; не исключено, что и обидно – хотя, на самом деле, по-прежнему чувствовала исключительную симпатию ко всему сущему: стопке белья и утюгу, занявшим единственное кресло в комнате, которое, впрочем, виделось расплывчато, словно во сне; настенному календарю с репродукцией хокусаевской Фудзи, той, где большой мост и лодка (вот он почему-то запомнился чётко); к свету уличного фонаря, слабо светившему сквозь тонкие занавески на кухне, когда выключили свет электрический; ну, и к самому Нику заодно…

      Дальше память фиксирует некий провал, следом за которым сразу всплывают еле слышные, но упорные звонки, доносящиеся откуда-то извне. Разлепив глаза, я пыталась понять, что это собственно было – сон, полубредовое бодрствование? В комнате, казалось, плавал серый туман; лёжа на тахте, я не без труда различила моего спутника – вроде бы он натягивал на себя какую-то одежду.