Логово у него всё-таки было. Оборотни не разделяли свои сущности. Они едины всегда и везде – человек и волк. Вместе и равнозначны. Целое, а не половинное. Потому и дом получился чем-то средним: вросшая в землю, больше напоминающая нору, но всё ещё изба. Молодая поросль, кусты и травы, захватили низкую крышу, приняв её за продолжение поляны. Дверь, хоть и держалась на одной привычке, всё ещё стояла на своём месте, готовая защитить вверенное ей добро, пусть и придётся для этого развалиться до единой трухлявой щепочки.
Белогость стоял у входа, опираясь на верный узловатый посох и выжидательно смотрел на Серого, щуря подслеповатые глаза.
– Мои мухоморные пятнышки! Сами себе ищите! – завизжал он диким голосом и замахал исхудавшими тёмными руками.
Серый ошалело смотрел, как сумасшедший старик скрывается за дверью и как делает вид, что его свалявшейся грязной бороды не видно в щели между её досками.
– Деда Белогость? – нерешительно позвал мужчина. – Это я… Это… Ратувог.
Серый не произносил своего настоящего имени очень давно. С тех пор, как перестал быть достойным имени отца. Как не сумел защитить дом, стаю, семью. Как не нашёл сил умереть с честью, а трусливо позволил себя спасти, поверил, что он всего лишь ребёнок. Слабый и беззащитный. И что он не должен больше играть в воина. Что ж, значит, и имя воина не для него.
– Старик никого не знает! – донёсся истеричный голос из землянки. – Старик одинок, брошен! Отстаньте от старика! Он умер, он давно забыт и похоронен!
Серый подошёл к двери и потянул её на себя. Совсем слабо, прилагая лишь малую толику усилий. Белогость старался, кряхтел, держался и тянул с той стороны, но так и повис на открывшейся дверце, не сумев удержать последнюю защиту на месте.
Серый крепко обнял старика и пообещал сделать всё, чтобы никогда и никому из дорогих ему людей больше не пришлось стареть в одиночестве.
– Как, говоришь, звать тебя?
В землянке старого волка нашёлся и котелок и ключевая вода. Серый заварил травок, как Фроська учила, – ромашки да барвинка, что голову облегчают да разум проясняют. Но Белогостю они и не понадобились. Старик всё ещё не узнавал (или делал вид?) Серого, но больше не кричал и не кидался, выглядел вполне нормально, насколько может выглядеть одичавший оборотень, давно потерявший веру и в людей и сородичей.
– Ратувог, – процедил мужчина сквозь зубы, – ты помнишь меня ещё ребёнком. В Городище. Ты гостил в нашей стае почти год.
– Не гостил, – дедок помотал головой, чуть не выронив отвар в кружке, – старик Белогость никуда не ходит. Сидит тут, пережидает.
Серый насторожился:
– Что пережидает?
– Худые времена, – старик поднял палец кверху. – Худые времена настали. Корней своих не помним, теряем самую суть. А я вот спрятался, чтобы и меня не