Я уйду? О нет, любимый мой, я буду висеть над кроватью твоей, под самым потолком, чтобы кровь моя смоляная на тебя капала изо дня в день! Я буду лежать кусками в выдвижных ящиках твоего рабочего стола: в самый верхний мы положим куски сердца с пульсирующими опарышами – это моя любовь к тебе, береги ее, так она теперь выглядит, да. А в самый нижний – глаза! Просто вырежем их из черепа и бросим туда, чтобы тьма вечная – было единственным, что я вижу. Не ваши счастливые лица в день моих похорон, не семейные фото и ее улыбка, а тьма густая и зловещая!
И я буду везде следовать за тобой без сердца и глаз, привязанная цепью твоего предательства: мёртвая и страшная. И говори больше про меня, про нас, рассказывай, какой плохой я была, это будет питать меня, поливать мою кожу кислотой, пока она окончательно не слезет, оголив иссохшие мышцы, пока я не взвою так, что вопль мой в материальный мир проникнет, и оглушит вас, заставит трепетать от ужаса. И если ты скажешь, узнав в этом чудовище меня, что хотел как лучше, то ей-богу, беги так быстро, как только умеешь, изо всех сил, потому, что я догоню тебя и сожру, вместе с костями и внутренностями… Потому, что мне больше не нужна твоя ложь!
4.4
Рефлексия
Тишина режет воздух ножом. Она утраивает все звуки и разносит меня на куски.
Нельзя упускать ни один момент тишины и одиночества, в них я люблю бездыханно валяться на полу, пока мой потолок ещё не совсем заплёван. Это может длиться день, два, три…
В первые сутки я начинаю бродить по закоулкам своего сознания вдоль и поперёк, искать ходы-выходы, с криком немым падать на колени, руки кусать до крови – не больно.
Не больно…
Мне не больно.
Истерика – это тяжелые, рваные тучи вперемешку со снегом, посреди чистого неба. Сначала солнце светит ровно и спокойно, но постепенно эта чернота заслоняет свет, сгущается над головой, но солнце всё ещё продолжает светить.
И вот оно скрылось, повсюду поползли тени, и повеяло холодом… В этот момент можно увидеть, что происходит вокруг. Это и есть второй день.
В нём всё опять… опять… опять… Всё опять мечется внутри, и я не могу ухватиться ни за радость, ни за боль. Прямо пропорционально моей способности говорить об этом, слова путаются, словно столетняя паутина. Всё давно загнивает во мне… Я бы могла рассказать о моём бесконечно любящем сердце, например. И о том, сколько во мне небесной нежности.
И как это всё вмиг превратилось в гниющую раковую опухоль, которая сжирает по кусочку от меня каждый день. Я проигрываю себе всё снова и снова.
Остановить.
Внутренний диалог.
Уже не получается.
Я хочу понять, когда это началось??
Я вижу, как пылинки плавно ложатся на поверхность моего стола.
Телевизора. Лампы. Часов. Я вижу,