– Это… – Алекса скрывается под водой и сразу выныривает, ее волосы струятся вдоль лица, словно гладкий черный шелк, – …того стоило.
– Полегчало, да? – Хоуп единственная, кто старательно отмывается: она сидит на гальке, оттирая с кожи запекшуюся грязь.
– Ты не представляешь, насколько.
Легкий ветерок в листве, прохладный чистый ручей – кругом царит умиротворение.
– Эм… ребят?.. – Хоуп критически разглядывает изгиб локтя. – А вам это не кажется странным?
Подплываю ближе. Хоуп соскальзывает в воду мне навстречу.
– Вроде бы комариный укус, – откликаюсь я. – Зудит? Не чеши их, занесешь инфекцию.
Хоуп, пожав плечами, поворачивает руку другой стороной, чтобы сравнить пятнышко с россыпью укусов.
– Как след от укола, да?
– По-моему, ты обратила бы внимание на то, если бы тебя кто-то чуть-чуть иголкой ткнул, – замечает Алекса и вновь ненадолго ныряет.
– Он похож на остальные укусы, – добавляю я. – Или это был не комар.
Хоуп впивается кончиками пальцев в виски, трясет головой.
– Тьфу! Да у меня уже развилась чертова паранойя! – Ее дрогнувший голос отражается эхом от стен ущелья. – Я ведь спала от нее в двух – в двух! – футах…
От упавших слез идут круги, подергивая рябью ее отражение.
– Ты не виновата в том, что случилось с Финнли.
Говорю истинную правду. Это ведь не Хоуп слышала ночью подозрительные звуки.
Отмокаем в ручье, пока на узкой полоске неба не загораются звезды. Когда мы выбираемся на сушу, то оказываемся словно в морозильной камере – ущелье продувает насквозь, а вытереться нам нечем. И костра у нас нет. Ни спичек, ни одеял, ни чистых носков. Ничего, что могло бы согреть.
У нас есть только мы сами.
Поэтому волей-неволей приходится улечься вплотную, как можно ближе к скале. Думаю, нам надо опасаться всего незнакомого – и знакомого тоже. Да и спать рядом с ручьем, который моментально разольется, если ночью вдруг будет гроза, рискованно. Но мы слишком замерзли и вымотались.
– Скучаю по одеялам, – шепчет Хоуп. – Тоскую по моему коту.
– У меня тоже был кот, – спустя секунду произносит Алекса. – Он меня ненавидел. Но я все равно по нему скучаю. – Помолчав, она продолжает: – И по бабушкиному пианино. Она учила меня играть.
Мне тоже многого не хватает. Куда больше, чем я могу позволить себе упомянуть вслух.
– Я скучаю по шоколаду.
Это – лишь самая поверхность айсберга. Или первый пласт земли, под которым прячутся глубокие корни. На самом деле я скучаю по тому, как мой отец готовил горячий шоколад. И какао. Как мы пили его