Что ж, зная Аллу, пожалуй, можно было согласиться с последним утверждением.
Впрочем, даже если бы и нельзя – если уж Алла начала говорить какую-то чушь, то можно быть уверенным, что с пути она не свернёт и от слов своих не откажется даже под пыткой. Я никогда не встречал никого другого, кто мог бы с ней сравниться по части вздорности. Даже то, что по роду своих занятий я, предположительно, был гораздо осведомлённее в области медицины, её совершенно не смущало.
Как бы то ни было, но и то последнее, что могло бы побудить меня соединить свою судьбу с судьбой Аллы, теперь отпало.
Принимая же во внимание совокупность обстоятельств – не всё ли мне было равно, насколько у неё незапятнанный моральный облик? И сначала я так и подумал – плевать! Какая разница? И даже сделал вид, что ничего особенного не случилось. Но, как оказалось, где-то под спудом, помимо рациональном мотивировки и даже вопреки ей, мне было глубоко не всё равно. Именно в этом мне и захотелось разобраться в какой-то момент.
II
На самом краю земли, посреди унылой долины, там, где не растёт ничего, кроме тополей с чёрной корой да жёлтых цветов – асфоделов, где один из рукавов девятируслого Стикса впадает в реку плача Кокит, от которой, в свою очередь, берёт начало медленно катящая свои тихие воды река забвения Лета, есть небольшая живописная лужайка, покрытая яркой, изумрудно сияющей в лучах солнца ароматной травой. Здесь поют птицы, и самый воздух кажется здесь свежее и слаще. Даже без устали дующий пронзительный ветер, царствующий по всей этой бесплодной равнине, на зелёной лужайке как будто стихает и уже не доносит сюда смрада болот и трясин Ахеронта – зловонной и неприветливой реки скорби. Здесь, на этом самом месте, нашла свою смерть возлюбленная Аида – нимфа по имени Мята, которая получила прозвище Мята Кокитида от названия заводи реки, на берегу которой она истекла кровью.
Аид вовсе не был таким суровым, каким его привычно считали из-за репутации мрачного царства Гадеса – в конце концов, светлый Олимп отошёл к Зевсу лишь по капризу жребия, когда братья после победы над титанами делили между собой владения, а ведь могло бы случиться и иначе. Но так уж вышло, что небо досталось Зевсу, грозное море – Посейдону, а Аиду, хотя он ни в чём не уступал ни одному, ни другому брату, пришлось примириться с судьбой и принять подземный мир. Как бы то ни было, владыка царства мёртвых был не только красивым и сильным богом, но и искусным любовником. Не приходилось Аиду когда-либо встречать женщины – ни богини, ни смертной, – в которой он не смог бы с необычайной лёгкостью разжечь пыл бурной страсти. Покорять холодных и надменных Аиду даже нравилось – нравилось, как склонялись они, как не своею силою – нет, но властью их же собственных побуждений он мог заставить любую женщину подчиниться ему, а в подчинении найти наивысшую радость. Может быть, из-за этого он и влюбился с первого взгляда, едва увидел спящую под кипарисом Персефону, когда