Недавно мир облетела история об антропологе, который предложил детям африканского племени зулусов своеобразную игру (в целях изучения социального поведения племени). Он поместил плетеную корзинку, полную фруктов, около дерева недалеко от детей и сказал им, что тот, кто добежит до дерева первым, выиграет все фрукты. Когда он дал знак для начала забега, все дети взялись за руки и побежали вместе, а потом сели и так же вместе начали поглощать фрукты. Антрополог спросил у детей, почему они бежали все вместе, когда кто-нибудь один из них мог выиграть все фрукты только для себя, и дети поразили его ответом. «Убунту! – сказали они дружно. – Как один из нас может быть счастлив, если все вокруг грустные?»
Мистическое соучастие затрагивало не только социальный аспект. Человека архаики интересовало бытие во всех его красках: «бессознательная», иррациональная сторона бытия была такой же значимой, как и другая – рациональная сторона. Да и не было в архаическом сознании строгого разделения на рациональное и иррациональное. Сновидения имели столько же прав на статус реальных, сколько произошедшее наяву.
Первобытные люди «рассматривают сновидение как реальное восприятие, столь же достоверное, как и то, которое получается наяву. Но оно, кроме того и главным образом, служит в их глазах предвидением будущего, общением с духами, душами и божествами, способом установления связи с личным ангелом-хранителем и даже обнаружения его. Они целиком уверены в реальности того, что они узнают во сне»[18]. Для первобытного человека сновидения отнюдь не являются «низшей и ошибочной формой восприятия. Напротив, это форма высшая: так как в ней роль материальных и осязаемых элементов является минимальной, то в ней общение с духами и невидимыми силами осуществляется наиболее непосредственно и полно»[19].
Для первобытного человека бессмысленно «различие между реальностью и видимостью. Все, что способно воздействовать на ум, чувство и волю, тем самым утверждает свою несомненную реальность. Нет, например, никакой причины, почему сны должны считаться менее реальными, чем впечатления, полученные наяву. Наоборот, сны часто поражают человека настолько сильнее, чем однообразные повседневные события, что оказываются не менее, а более значительными, чем обычные впечатления. <…> Подобно тому, как не было отчетливого различия между снами, галлюцинациями и обычными впечатлениями, не существовало и резкого различия между живым и мертвым. То, что мертвый продолжает жить и сохранять связь с живым человеком, считалось в порядке вещей, ибо мертвые были включены в несомненную для человека реальность его собственных страданий, надежд, обид. Для мифопоэтического склада ума „то, что волнует“, равнозначно „тому, что существует“»[20].
Возможно, что степень важности тех или иных