Вскоре все трое уснули. Поник веер Бабушки-королевы. Замерла на моей спине рука Кормилицы. Свесившись из гамака, застыла в воздухе похожая на побег бамбука пухлая ножка Раданы. Затих перезвон колокольчиков на браслетах сестры.
Во двор вошла мама. Поездка в храм заняла больше времени, чем она планировала. Стараясь не шуметь, она проскользнула в столовую и присела рядом с папой, положив руку ему на бедро. Папа отложил записную книжку.
– Она ведь не нарочно. Без задней мысли.
Он говорил обо мне. Прикрыв глаза, я притворилась спящей.
– Les Khmers Rouges[14], коммунисты, марксисты… – продолжил папа. – Как бы мы, взрослые, их ни называли, для ребенка это не более чем слова, бессмысленный набор звуков. Она не знает, ни кто такие «красные кхмеры», ни почему их так называют.
Les Khmers Rouges… Коммунисты… Слова казались мне причудливыми, загадочными, как названия мифических существ из моей любимой поэмы «Реамкер»: девараджи, потомки богов, и их противники ракшасы, демоны, пожирающие детей.
– Когда-то ты разделял их взгляды, – сказала мама, положив голову папе на плечо. – Ты верил в них.
Интересно, думала я, они девараджи или ракшасы?
– Я верил в идеалы, но не в людей. Порядочность, справедливость, честность… Верил и буду верить всегда. Не только ради себя – ради наших детей. Все это, – папа окинул взглядом двор, – преходящее, Ана. Привилегии, богатство, наши титулы и имена – сегодня они есть, а завтра исчезнут. А порядочность и честность вечны, они делают нас людьми. Вот чего я хочу для наших дочерей прежде всего. Мир без идеалов – безумие.
– А то, что творится сейчас, разве не безумие?
– Я так надеялся, что до такого не дойдет, – вздохнул папа. – Остальные бросили нас еще в самом начале, едва почуяв беду. Теперь настала очередь американцев. Увы, демократия потерпела поражение. И наши союзники не станут дожидаться расправы над ней. Они ушли, пока не поздно, – разве можно их осуждать?
– А мы? Что станет с нашей семьей?
Папа долго не отвечал.
– Конечно, будет непросто, – произнес он наконец, – но я могу договориться, чтобы вас вывезли во Францию.
– Нас? А как же ты?
– Я останусь. Надежда еще есть.
– Я не поеду без тебя.
Папа взглянул на нее и, подавшись ближе, поцеловал сзади в шею. Припав губами к маминой коже, он замер на несколько мгновений, словно пил из живительного источника. Затем начал вытаскивать цветы из ее прически, и волосы хлынули маме на плечи. Затаив дыхание, я хотела стать невидимой. Родители молча вышли из столовой и, поднявшись по начищенным ступеням парадной лестницы, исчезли в глубине дома.
Я огляделась. Все по-прежнему спали. Где-то вдали послышался гул. Гул нарастал, пока не превратился в оглушительный стрекот. Мое сердце бешено стучало, в ушах звенело. Я подняла голову и, прищурившись, пробежала взглядом по красной черепице нашего дома, по кроне баньяна, по долговязым пальмам