Однажды, когда они подходили к Астрахани загружаться ранними помидорами для Москвы, Люба поднялась в рубку, где капитан наблюдал, как Кошкин заводит баржу в порт на швартовку.
– Можно мне посмотреть? – спросила она Рахметова.
– Проходи, дочка, – разрешил капитан улыбнувшись.
Кошкин, оказавшись между Рахметовым и Любой, слушая её воркующий голос и объяснения капитана, что, да зачем все эти кнопки, рычаги, тумблеры и приборы, просто весь взмок от напряжения. Ей-богу, в первый раз заводить баржу в порт было легче, чем сейчас. Он с огромным трудом выполнил все операции с максимальной точностью и, только, когда баржа уже стояла пришвартованная и заглушила двигатель, отер, наконец, пот со лба. Рахметов же, как будто специально добивая его, спросил Любу:
– А что, дочка, в Астрахани бывала?
– Нет, ни разу.
– Вот как? А Кошкин её знает вдоль и поперек.
Кошкин удивленно глянул на капитана, он ведь на самом деле всего два раза был на астраханском берегу, да и то в город не углублялся.
– Ну так вот, – продолжал Рахметов, – сегодня уже вечер, а завтра целый день будет погрузка и я даю вам с Кошкиным увольнительную на берег с восьми утра. Семён сходит в управление портом, занесет документы и будет тебя знакомить с городом. Согласны?
– Здорово! – воскликнула Люба, а Кошкин посмотрел на неё с такой нежностью и растерянностью, что ей стало его жалко, и она тихо добавила, – если не хочешь, я сама посмотрю город.
– Нет, нет, еще потеряешься, – встрепенулся Кошкин,
– Ну, тогда я завтра буду готова к восьми утра, – сказала Люба и, чего-то засмущавшись, выскочила из рубки.
На следующий деньСемёна как будто прорвало. Он, гуляя по Астрахани, без умолку рассказывал Любе о себе, о своих казачьих корнях, о службе в Севастополе, о военных кораблях и их различиях, о Волге с её мелями и глубинами, о городе Волжском, где он родился и вырос, о…
Люба слушала его, вникая и не вникая в суть рассказа, её все больше и больше интересовал сам Кошкин. Она взяла его под левую руку, он как-то задохнулся на полуслове, пожал правой ладонью её пальцы на своей руке и уже тише продолжал рассказывать дальше. Незаметно они зашли на базар, наполненный всевозможным богатством. Люба стала прицениваться к клубнике, и Семён тут же купил ей кулек ранней ягоды, потом они пошли по рядам с заморскими фруктами, и вдруг Люба услышала знакомую азербайджанскую речь. Она взглянула – за прилавком стоял какой-то неприятный, нагловатый парень, лет семнадцати, и мужчина, лет тридцати пяти. Этот сопляк, поглядывая на неё, говорил на своем языке старшему: «Хороша фигурка, такую бы попку да в постель», а второй ему: «Вот бы воткнуть ей, чтоб завизжала