Мужа рано не ждала. Поэтому, забрав сына из детского садика, засиделась у подруги. Нина была местная. Все у нее сложилось с виду благополучно: по окончании техникума привезла мужа и на работу устроилась при нем. Ей завидовали. Правда, отбывая на дальние кордоны дня на три и дольше, муж, по слухам, пьянствовал. Зато не дома.
В окнах не горел свет. Хотя смеркалось поздно и северная заря за полночь, без огня не сидели. И днем в комнатах было сумеречно от посадок. Нина собиралась спилить часть из них.
Окна были темны, но чувствовала: муж дома. И не один.
Из сеней она услышала чей-то срывавшийся в бормотанье голос. Подняла на руки сына и вошла.
Сидевшего за столом не узнала.
Гость пожурил, вставая:
– Ну, Ефремовна… Своих не жалуете!
Нина смутилась. Однако быстро справилась с собой, поставила на плиту кастрюлю с борщом, спустилась в подпол за сметаной, не забыв раздеть и уложить сына.
Мужики тем временем торопливо прикладывались к стаканам. Акимыч шептал, разливая впотьмах:
– На слух, по количеству бульканий! Фронтовая привычка… Душевная. Эх, по залапанному стакану тоска, по килечке пряного посола! Отдавишь внутренности и тащишь родимую промеж зубов. Не в маете, не с барского стола. Но до царьков-бояр нашенских далече, чем до господа бога!
Валентин под конец плохо чего понимал. А Акимыча до дивана еле довели.
На предутрии его подняла жажда. В сенях напился из ведра, проковылял во двор.
Серый тек туман. Небо стояло, как каменное. И ни деревца, ни ветелки слабой – на всю даль.
Акимыч не узнал окрестность. И, недоумевая, вернулся досыпать.
Утром выглядел беспокойно и как бы озябшим. Был поздний, десятый час, солнце обещалось нежаркое за облаками.
Выехали, и день поднялся. Скатились с шоссейки и потянули за собой пылевой хвост. В небесном охвате леса синели.
У планташки молодняка к бензинной гари примешались запахи цветов. Акимыч продрался вглубь старого ельника. Пахнуло теплой, печальной сыростью на прогалинах. В светленьких крапинах, как источенные, личинками дырявленные, жались понизу листья ольхи. Сюда доставало солнце. В траве вспыхивало и гасло под облачной тенью. Пригляделся: роса пополудни. Вспомнилось: тоже вот капельки-росинки… пота на бабьей губе. Бывало, прислушивается из-за двери к его шагам, пот на губе и под мышками… А после фронта, госпиталей хотелось вальяжа, чтобы со вкусом, чтобы как первый глоток!
По кустам выбрался на поле с дальней опушки. Рукава и колени обзеленил, ползая в траве.
Валентин разговаривал с каким-то мужиком. Представил: лесник.
Тот был низенький, в тапках на босу ногу. Из-под надвинутого кепаря светлые глазки помаргивали настороженно.
Акимыч спросил, из какой он деревни.
– А рядом, всего ничего! – с готовностью ответил мужик. – Сейчас по лесу, конечно, работы немного… Есин я по фамилии. Подкашиваю вот для