Я безостановочно записывала строчку за строчкой. Которые теперь всё меньше были похожи на кардиограмму. И тихо проговаривала слова, которые становились для меня не просто осмысленными. Они превращались в убеждение. Правило, которое я никогда не нарушу. Всасывались в мой мозг, как нечто материальное. Потекли вместе с моей кровью, напитывая внутренние органы его именем как целебной травой. Если я буду слушаться Илью, если я буду делать ему хорошо, он меня простит. И перестанет причинять мне боль. И отпустит.
Он пальцами провёл по клитору, слегка сжимая его. Выглаживая и выпрямляя, словно придавленный камнем росток. Я ощутила напряжение в венах, у основания бёдер. И оно начинало множиться и расползаться, задавая новые ощущения каждой клеточке там. Стало собираться вокруг клитора, где его палец уже выводил прерывистые дуги.
Эти ощущения стали ярче, чем утихающая боль внутри меня. Илья как-то узнал об этом. Он словно читал не мои мысли, но мои ощущения. И позволил себе протолкнуть член немного глубже.
Он чуть сдвинул палец, приподнимая его на вершину клитора. Надавил слегка. И стал водить по нему осторожно и сосредоточенно. Словно по самому близкому к краю лепестка местечку у сердцевины цветка. Боясь надломать его бархат, и желая лишь слегка зацепить пыльцу, не причиняя при этом никакого вреда.
Его член продвигался всё глубже через каждые три новых толчка. Всё ещё нанося мне боль. Но теперь он больше не был похож на опустошающее меня существо. Теперь он становился тем, что заполняет мою пустоту. Непривычным, нежданным, но сейчас таким неотъемлемым. Сейчас, когда ласки его пальца на моём клиторе принуждают меня терпеть из последних сил, чтобы не признаться самой себе. Не признаться: я не хочу, чтобы он останавливался.
– Пиши и повторяй, – его разомлевший голос надо мной требовал с издёвкой. – Пиши и проговаривай вслух своё обещание, Лиса-Алиса.
Руки снова перестали меня слушаться. Слова становились волнообразными, чередовали сжатие и растягивание. И я всё больше теряла контроль.
Сама не заметила, как приподняла живот, чтобы ему было удобнее гладить меня. Хотелось раскрыться ему как можно шире. Пусть и ценой того, что он видел в этом согласие. Пусть и дозволяя вместе с этим его члену проникать глубже уже без препятствий.
– Пиши же, – прорычал он, вбиваясь в меня до конца. И начиная убыстрять темп.
Его сходящий на хрип голос возбуждал. Мне стало казаться, что всё это – не злая игра. Что он действительно хочет меня. И что им движет уже не гнев, а желание.
Боль – ничто, по сравнению с наслаждением. Потому что сквозь боль можно идти, удерживая под контролем свою волю. Но то, что творила его рука, лишало всякого контроля. И страха. И рассудка. Осталось только одно, заветное, сокровенное, умоляющее «хочу».
Казалось, что если сейчас приложить ладонь к низу живота, можно