Почему всё так? Почему всегда плохо? Не по-людски как-то, как ни поверни.
Потому что мы все через страдание должны пройти и через него очиститься. Об этом писали великие русские писатели. А тех, кто не писал, уже и не вспомнит никто и никогда.
Ч. Земледельцев, специально для «Глазария языка»
День 4
Никогда ранее не публиковавшийся, рассекреченный протокол допроса О.Э. Мандельштама оперуполномоченным 467-го отделения 59-го отдела 8-го Управления мл. лейтенантом госбезопасности И.С. Шпилькиным от 19 мая 1938 года
Шпилькин (пьет водку из графина). Вы арестованы за антисоветскую деятельность, а именно за сочинение стихов с отброшенным ключом. Признаете себя виновным?
Мандельштам. Виновным себя не признаю.
Шпилькин (закусывает луковицей). Следствию известно, что в 1920 году вы написали стихотворение «За то, что я руки твои не сумел удержать…» С какой целью?
Мандельштам. Должен признать свою вину в том, что, не имея разрешения, я действительно написал это стихотворение. Цели у стихотворения, в сущности, не было.
Шпилькин (закуривает). У вас там прослеживается странное нагнетание «деревянных» образов, что не согласуется с нашим представлением об античности как о времени каменного строительства. Кроме того, необоснованно появление образов приступа, штурма, обстрела из луков – ведь Троя была взята с помощью военной хитрости. Наконец, остается неясным главное: с кем в этой картине отождествляет себя автор – с троянцами или с ахейцами? Дайте правдивые показания.
Мандельштам. Древесина напоминает мне теплую, обжитую домашность эллинизма. Штурм выдуман – разве у поэта нет права на вымысел? Что касается отождествления авторского «я» с троянцами или ахейцами, то признаюсь, что действительно хотел запутать читателя в противоречиях.
Шпилькин (ваксит сапог). Вернемся в проклятый дореволюционный 1914 год. Вы написали и читали друзьям стихотворение «Домби и сын». Признаете это?
Мандельштам. Признаю.
Шпилькин (плюет в колечко из сложенных пальцев). Все образы у вас там диккенсовские, но к роману «Домби и сын», название которого вынесено в заглавие, они не сводятся. Оливер Твист ни в какой конторе не работал и вообще не из этой книги; повесившийся банкрот – также персонаж из другого романа: как установила доследственная проверка, он из «Николаса Никльби». Получается монтаж ассоциаций, но новые связи между ними приходится достраивать читателю. Как вы можете оправдать эту невозможность уследить за лирическим сюжетом ваших произведений?
Мандельштам. Мне казалось, что звенья между высказываемыми положениями ясны собеседнику так же, как мне самому, поэтому я их и пропускал. Тут нет злого умысла, просто я оказываю собеседнику