– Ты врёшь! Врёшь! – завопил я. – Мама! Мамочка!
Я помчался наверх и ворвался в родительскую комнату. Она была пуста и безжизненна. Наши с Бекки каморки тоже пустовали. Домашний мамин запах покинул их навсегда. Шатаясь, я прислонился к стене и съехал на пол.
Из забытья меня вывела чашка с дымящимся содержимым. Её держал нависший надо мной Олли.
– Это чай, – сообщил он. – Я бы предложил тебе виски, но, боюсь, Кристин Гаррисон этого не одобрит.
– Что случилось с мамой?
– Сердечный приступ. Врач сказал, что у неё было больное сердце.
– Мама ничем не болела, – возразил я. – Она была здорова.
– Я тоже так думал.
С горя я пригубил чай. Он был приторно сладким, таким, как любила Бекки. Я с отвращением его выпил, жалея, что вместо сахара, отец не бросил туда отраву.
– Когда похороны? – собравшись с духом, спросил я.
– Они были вчера.
Вторая волна ужаса была слабей своей предыдущей сестры-убийцы, но имела не менее разрушительную силу. От мамы остались одни воспоминания. Они одиноко плавали в моей памяти, вместе с тонущими обломками нашего счастья.
– Почему? Почему ты меня не подождал?!
– Потому, что об этом просила Элен. Когда я подбежал к машине…
Кадык на горле Олли нервно дёрнулся. Он откашлялся и сипло продолжил:
– Это были её последние слова. В письме она попросила об этом ещё раз.
Отец протянул мне несколько смятых листов. Его рука едва заметно дрожала.
– Письмо привёз Дон Уилсон. Он был её поверенным и она оставила ему распоряжение, что делать в случае её смерти.
– Почему она не оставила его нам?
Мой вопрос остался без ответа. Олли развернулся и поплёлся к лестнице. Прежняя хищная лёгкость его покинула – отец шёл тяжело и медленно, как будто на его плечи уложили неподъёмный груз. Я расправил бумагу, исписанную крупным маминым почерком. В письме она рассказывала о нас: наших привычках, любимой еде, летней и зимней одежде и остальной чепухе. В конце письма мама просила дать нам хорошее образование и ни в коем случае не допускать на её похороны. О том, как нам всем жить дальше, она не упомянула. Я сунул письмо в карман и спустился вниз. Олли сидел на диване и нюхал стакан, до половины наполненный янтарной жидкостью.
– Я не верю. Этого не может, – выдавил я. – Мама не может умереть.
– Я сам в это не верю. Сижу и жду, когда она войдёт и скажет очередную колкость.
Отец залпом опустошил стакан. Потом он включил телевизор. Подключенный к нему видеомагнитофон втянул выглядывавшую наружу кассету. На экране появилась незнакомая комната. Олли нажал на паузу и вручил мне пульт.
– Элен оставила это тебе, – пояснил он.
Прихватив стоящую на полу бутылку, отец вернулся наверх. Я нажал кнопку воспроизведения и увидел маму. Она была живой и очень красивой.
– Здравствуй, малыш, – сказала она. – Как ты там? Держишься?
– Нет, –