Вымышленный кошмар сменился реальным – я очнулся. Попробовал пошевелить языком. Не получилось, намертво прилип к нижней челюсти. Оставив попытки, начал мысленно читать молитву Сагору, одну из семи Благодарностей, выбрал «за горечь познаний наших», про себя усмехнувшись.
Сокамерники уже сидят в дальнем углу, зыркают. Обиду, наверное, затаили. Я бы затаил, и побить бы попытался, но не сейчас, завтра, например, когда я от жажды окончательно одурею.
– Чё пялишься? – прохрипел Краснорожий.
Я улыбнулся ему, как смог широко, почувствовал, как из лопнувшей губы по подбородку побежал тёплый ручеёк. Обычно у крови привкус меди, но сейчас я не заметил ничего. Похоже, вид у меня не очень, потому, что Краснорожий проглотил следующую фразу и отвернулся. Писарь ткнул его локтем в бок, и они зашептались. Наверное, обсуждают, как будут избивать меня ночью. Идиоты, лучше бы подумали, как у них разодранные спины будут на жаре заживать.
Самого плохого пока не случилось. Унижение, жажда, жара эта проклятая – всё можно пережить, если цель есть. Не совсем оформленная, туманная, невыполнимая пока. Это сейчас даже лучше, есть время обдумать всё, взвесить, прикинуть шансы и твердить себе о том, что всё получится, иначе очень скоро навалится уныние, а там и до полного отупения недалеко, а оттуда всего один шаг к тому, чтобы признать себя рабом. Так что, если не хочешь издохнуть на галере или руднике, горбатиться за плесневелую корку на виноградниках, помирать от кашля в холодной хибаре, сиди и тверди себе: «Я вольный, я вырвусь отсюда». Тверди и думай, думай и тверди и… подыхай от жажды, но даже тогда не теряй разума. Пока я мыслю, как вольный – я сильнее, а тот, кто думает, что сломал меня, пусть продолжает так думать, давая мне дополнительный шанс.
Боги, как хочется пить!
Сбежать сразу не получится, нет ни сил, ни средств, ни возможности, слишком плотно охраняют, слишком много глаз вокруг. Надо просто ждать, а потом действовать, по обстоятельствам. Если к тому времени я буду в состоянии действовать.
Три дня двигались через тёмные дубравы, по заросшим дорогам, почти не видя солнца. Я успел привыкнуть к душной тени и острому запаху прошлогодней листвы, казалось, никогда не кончится чаща, так и будут вечно проплывать мимо узловатые стволы под тёмными шапками крон. Потом дубы начали редеть, все чаще уступая место елям и низким душистым можжевельникам, а позже и вовсе исчезли, сменившись просторными, шумными сосняками.
Пару ночей останавливались на усыпанных хвоей полянах, и я, почти потеряв границу между реальностью и бредом, смотрел на звёзды в колючем венце сосновых иголок.
В одну из ночей Писарь и Краснорожий попытались напасть.