Но будет ли этот кристалл пушкинским кристаллом, через который что-то начинает проясняться – ещё не ясно. Если это важно, – то это требует доработки. Поэтому каждый автор, принявший концепцию Набокова, должен выбрать ту траекторию, с которой он может работать, и «вне-национальность» Набокова, отмеченная Вертинским, очень важна. Я думаю, что тот почёт, который несомненно заслуживает Набоков, не будет ему дан, если эта степень свободы не будет использована «философскими» авторами разной национальной ментальности, и настоящее сочинение – всего лишь некоторый мотивирующий пример.
И ещё я хочу поделиться с читателем своими мыслями о старости. Скрытое величие рассказа Э. Хэмингуэя «Старик и Море» – в интуитивной корреляции простора моря и простора времени жизни Старика. Море превращается в лужи через испарения и осадки, и старость теряет свои степенность и достоинство через проявления дряхлости. Старичок-еврей, которого будут тут судить, тоже относится к некиим просторам, и то что гений Набокова дал ему удить рыбу в канале без воды – не случайно – у этого старика ведь никогда не было и не будет моря воды – только море горя, хотя есть мнение (см. напр. Britannica) что Колумб, который искал за океаном (конечно революционное) будущее – был евреем.
Конечно, в обычном физическом смысле старость уродлива. В частности, носы с возрастом не становятся красивее, даже если это и чудесный распускающийся цветок обычной еврейской шестёрки.
Но на лице старика может быть видна красота его артистического мышления. Это мышление – как бы серебряная плёнка на задней поверхности стекла старого дорогого зеркала из аристократического дома, и молодой красавице (у которой ещё нет никакой серебряной плёнки на самой задней её поверхности) может быть очень даже интересно увидеть КАК она отражается в этом зеркале, – то есть КАК она этого старого интеллектуала-артиста впечатляет. Ну нечто вроде:
Ах! Я не зря живу на свете,
Вся в трепете девичьих крыл —
Меня Эмануил заметил
И в гроб сходя благословил!
Да! Просто для меня он БЫЛ,
И не забыл, и не остыл,
И этот мир мне предоставил,
И мою скромность не простил!
Внимательный читатель заметит, что дело не только в молодой красавице. Например, то как я пишу тут о моей маме и моих детях – может правильно отражать то, как какой-то (любой) читатель думает о своей маме и своих детях.
Конечно, заменяя Цинцинната на старичка-еврея, мы в известной степени заменяем Лайку на зазнайку. Но, как говорят адвокаты, в этом нет ничего плохого кроме хорошего.
Но как это, всё-таки, возникло?
И подумал