Солнце было уже высоко, когда приехали в Водяную. От исцарапанного пулями и побитого осколками вокзальчика на Алексеевку, лежащую верстах в пяти, вела большая дорога. Но была и тропинка, которая тоже поначалу петляла вдоль большой дороги, а затем спускалась в рощицу.
Павел выбрал тропинку. Шел, насвистывая, с подчеркнутой беззаботностью, ни разу не оглянувшись. Даже поправляя вещмешок на спине, он не поворачивался, чтобы не вспугнуть того, кто, возможно, крался за ним следом.
Как только тропинка свернула в лес, а березки сменились густым орешником, Павел нырнул в густые заросли. Присев, замер, вглядываясь в просветы между ветвями.
И точно, по стежке легко и размеренно, также беззаботно топал тот самый селянин, которого Кольцов приметил еще в теплушке. Не увидев за поворотом тропинки Павла, он явно занервничал. Огляделся по сторонам. Неуверенно, медленно прошел вперед. Там, где тропинка поворачивала, незнакомец остановился. Стал пристально глядеть себе под ноги: видимо, пытался разглядеть следы.
Значит, все-таки «хвост»!
Селянин, решив хорошо осмотреться, сел и, сняв потертый сапог, принялся высыпать будто бы набившийся за голенище песок, хотя тропинка была плотно утоптана.
Павел вышел из зарослей, заранее распустив и на ходу застегивая ремень. Обычное дело: натерпелся в теплушке, вот и забежал в лесок. Селянин сидел, не обращая на Павла никакого внимания, продолжая вытряхивать из сапога несуществующий песок.
«Дурной “хвост”, без понятия, – подумал Павел. – Любой человек, увидев выходящего из лесу прохожего, примет настороженную позу, присмотрится, ожидая неприятности. Такое лихое время. А этот придурок изображает полное безразличие».
И все же по мере приближения Павла незнакомец поднялся, еще продолжая держать в руке сапог, и без всякого любопытства, как бы мельком взглянул в лицо Кольцову. Поравнявшись с селянином вплотную, Павел с ходу, без подготовки, ударил его в солнечное сплетение, под дых. И когда противник согнулся от боли, ухватил его за голову, за крепкий, выступающий затылок и стукнул лицом о выставленное колено. Селянин завалился на бок и скорчился от боли, прикрывая разбитый нос. Павел сел на него, достал пистолет, приставил к уху. Подождал, пока тот придет в себя, высморкается густой красной жижей.
– Кто такой? – негромко спросил Кольцов.
– Чего ты, дядько? – жалобно запричитал селянин. – Иду до сэбэ, никого не займаю…
– Ну так и иди, – спокойно сказал Павел и перевел курок с предохранительного на боевой взвод. – Иди!
Щелчок раздался близ самого уха селянина. Павел не любил таких спектаклей, хотя иногда приходилось к ним прибегать. Ничего не поделаешь – обычный профессиональный прием.
– Одним махновцем меньше, одним больше, – сказал Павел.
– Ниякий я не махновец.
– А кто ж ты? По повадкам – настоящий бандюга.
– Документ в кармане, – жалобно пролепетал селянин. – Возьмите, там все написано.
Кольцов