Тем не менее многие ученики Сафонова вспоминали о нем с благодарностью, называя его талантливейшим педагогом. «У него была способность в немногих словах и кратких встречах дать учащемуся очень многое. Я думаю, что в пианистическом отношении я на этих уроках в камерном классе у Сафонова научился гораздо большему, чем у всех своих учителей, у которых я учился специально фортепианной игре», – писал Гольденвейзер. У него скопилась коллекция серебряных гривенников от Сафонова – такая у того была форма поощрения за хорошую игру. Константин Игумнов вспоминал: «Однажды, когда я сыграл сонату Бетховена, он мне подарил гривенник и сказал: “Помните, что Вы это сделали на всю жизнь. То, что вы сделали сейчас, должно остаться вам на всю жизнь"». А вот еще одно мнение: «Это был добрый, заботливый учитель, внимательный к духовным и житейским нуждам своих учеников. И не только учеников. Сафонов, избалованный благоприятными условиями жизни, необычайно чутко относился к нуждающимся. Мне приходилось исполнять такого рода поручения его, особенно перед пасхой, которые глубоко трогали меня и сильно привязывали к любимому учителю».
Весьма строгий к соблюдению всякого рода правил, Сафонов тем не менее мог и нарушить их в некоторых случаях. В октябре 1899 года порог особняка на Большой Никитской переступила красивая девушка. Это была приехавшая из Одессы Антонина Нежданова. В консерватории ее не ждали – прием давно закончился. Однако Сафонов все же согласился прослушать ее: «Директор… принял меня очень ласково. В присутствии недавно прибывшего из Италии профессора Мазетти внимательно выслушал меня, пытливо и строго глядя острым взглядом своих черных, насквозь пронизывающих глаз. Он… предупредил, что вакансий нет, так как уже во всех классах закончен прием, и я смогу быть принятой только в том случае, если профессор Мазетти найдет возможным взять меня в свой класс сверх нормы. Пробуя мой голос, он предложил спеть несколько гамм, арпеджио, романс Чайковского “Колыбельная [песнь] в бурю” (в тональности ля-бемоль, причем высокое ля-бемоль я взяла с трудом); сыграть несколько тактов с листа аккомпанемента серенады “О дитя” Чайковского; проверили диапазон голоса, слух, знание интервалов. Выйдя из кабинета, я стала ждать в приемной консерватории результата своего испытания. Через несколько минут профессор Мазетти вышел и, подойдя ко мне, объявил, что я принята в его класс».
Нежданова от волнения поначалу не поняла, какое счастье свалилось на ее голову: «Мысли и чувства лишили меня способности реагировать по-настоящему на сообщение профессора Мазетти. Я стояла перед ним как будто с совершенно спокойным, равнодушным видом, точно каменная, даже не смогла ответить на его