Уже несколько недель Кэмдену приходилось ночевать во второсортных гостиницах, но этот едва сводивший концы с концами постоялый двор был самым худшим из всех. Ему ужасно не хотелось мешать предававшейся горю Пен, но также не хотелось сидеть снаружи, постепенно превращаясь в ледышку. Не мог он и подняться в свою комнату – из опасения, что негодяи вернутся. Хотя гостиницу уже охраняли местные жители, Кэмден не мог довериться людям, которых не знал.
И вот теперь он расхаживал по коридору точно выброшенный на улицу пес – голодный, замерзший… и ужасно разочарованный поведением Пен. Хотя чему удивляться?.. Какого приема он ожидал?
Когда же Пенелопа, наконец, решила прервать свое уединение, Кэм сидел на кухне, пытаясь сделать хоть глоток невероятно кислого местного вина. Жена хозяина заведения готовила ужин, и разносившиеся по кухне ароматы вызывали урчание в желудке; ведь всем известно, что встреча с опасностью неизменно вызывает зверский аппетит.
– Добрый вечер, Пен, – произнес герцог, поднимаясь со стула. – Хочешь вина?
– Может быть, попозже, – ответила девушка, не переступая порога кухни.
Разорванный лиф платья она заткнула за ворот сорочки, и это еще раз напомнило Кэмдену – хотя напоминания и не требовалось – о том, что она едва не подверглась насилию. А еще это напомнило ему – о, проклятье! – о соблазнительных изгибах тела Пенелопы. Это постоянное ощущение ее близости ужасно раздражало и выматывало. Такой своей реакции Кэмден совсем не ожидал…
– Ты искала меня? – спросил он.
– Мне нужна Мария. Я хочу вымыться и переодеться. – Голос Пенелопы был таким же ледяным и неприветливым, как снежная буря за окном.
– Если ты не пойдешь в бар, я, пожалуй, приглашу наших охранников внутрь. На улице очень холодно.
– Положение обязывает, да, Кэм?
Кэмден постарался не обращать внимания на насмешки. Ведь его с раннего детства приучили заботиться о людях, которые ему служили.
– Да, именно так, – ответил он с невозмутимым видом.
– Poverina, poverina!..[3] – Жена хозяина оставила плиту и бросилась к Пенелопе, чтобы заключить ее в объятия. Пен обмякла, прижавшись к пышной груди итальянки, и Кэм заметил промелькнувшее в ее глазах выражение растерянности.
Что ж, неудивительно, что она топталась у порога. Пен с огромным трудом скрывала от окружающих свое горе. Но Кэм-то сразу же заметил ее покрасневшие глаза и слипшиеся ресницы. Пока он проклинал неудобства, она горько плакала, печалясь о брате. Какой же он все-таки эгоист…
Восхищаясь стойкостью Пенелопы, Кэм наблюдал, как она, взяв себя в руки, расправила плечи и выпрямилась – и сразу же стала на две головы выше невысокой седовласой итальянки. Женщина же отвела Пен к столу, и уже через минуту перед ней стоял бокал вина, а рядом – тарелка с горячим супом.
– Grazie[4]. – Голос Пенелопы звучал глухо. И она смотрела на еду так, словно перед ней была отрава.
– Ешь, пока горячий. – Кэм отрезал