Соль. Жан-Батист Дель Амо

шестьдесят девять лет Луиза вспоминала эротизм этих часов, который еще лелеяла в душе. Она испугалась, что потеряет ребенка, что его отнимет у нее море за то, что она вырвалась ненадолго из своей жизни. У Жонаса о том дне не осталось никаких воспоминаний. Луиза была в этом уверена. Правда, она не знала, помнят ли его Фанни и Альбен, но ни один из них не мог догадаться о том, что было в действительности в эти мгновения, выцветшие от времени. Она убрала тряпицу с лица. На солнце ее одолела дремота. Луиза вытянула ногу на свет. Рассмотрела шрам, который украшал ее лодыжку, пересекая иссохшую кожу. Она любила эту отметину как доказательство того, что тот день был на самом деле и где-то, может быть, старик-англичанин еще вспоминает в своих старческих снах ее такой, какой она была тогда. Тепло и лекарство немного притупили боль в руках. Запах фигового дерева, этот дух густого сока, кружил ей голову. Покончив с уборкой, решила она, она пойдет на рынок. Луиза встала и попыталась прогнать призрак своей вины. Она была несправедлива к дочери, но что с того? Много лет спустя Фанни познает то, чего Луиза лишь испугалась в тот апрельский день: потерю ребенка. Безвозвратную потерю Леа.

      Пусть Мартен будет с нами сегодня вечером, молча помолилась она.

      Жонас

      Он шел по берегу близ Бузига. Озеро у его ног отбрасывало на землю блики своей металлической синевы, опаловой белизны, особенно яркой в утреннем свете. Черные рамы для выращивания устриц и мидий отчетливо выделялись в ясном рассвете на поверхности воды, и отражение ножек под ней усеивало волну миражами и тенями. Никогда озеро не бывает таким величественным, как на заре и в сумерках. В любое утро оно окрашивается и рдеет, скрывает повсюду следы людей, вбирает в себя их метки. Дома замирают в лилово-алых отражениях; лес лодок, словно севших на мель между илом и камышами, синеет и шелушится. Рыбаков не видно, они скользят на манер античных перевозчиков в далеком стрекоте цикад. Жонас бродил там во власти вод, в ожидании Самюэля.

      От Баларюка до Марсейана озеро охватывает Сет и уходит на глубину от четырех до десяти метров. Близ Баларюка расщелина уходит на тридцать метров, и с южным ветром теплая вода проникает в нее, способствуя исключительному разнообразию видов водной флоры и фауны. То, что Жонас воспринимал ребенком как бескрайний простор, поверхность, благоприятствующую его эротизму, представало ему теперь в полном объеме. Он думал, что сможет ответить на его зов, в один из тех далеких дней, возможность которых ему нравилось представлять себе, не из отчаяния, нет, но по согласию, отречению, по долгу быть возвращенным тому, что его замесило и вылепило. Ему случалось видеть мысленным взором, с полным спокойствием, свое тело в глубине вод, в лесу водорослей, где плавают морские коньки и павлиньи собачки[5], и оно тогда соединялось с телом Фабриса, словно не тронутым тлением, неизменным с того дня, когда Жонас набросил простыню на его лицо – исхудавшее, серое, трагически прекрасное.

      Он вспоминал, как уходил Хишам сегодня утром, с чувством, что они стали друг для друга