Отец заставил её подняться и, обхватив за плечи, увёл в кухню. Усадил на табурет, взял за длинные косы и шутливо провёл по мокрым щекам пушистыми кончиками. Маринэ смотрела непонимающими глазами, не отвечая на ласку. «А раньше всегда смеялась» – горестно подумал Гиоргис и нехотя выпустил косы из рук, удивившись в который раз их тяжести («И как она их носит, тяжелые такие! Молчит, не жалуется – знает, что отрезать не позволю. Пусть только попробует!»)
Гиоргис бережно уложил дочери на плечи туго заплетенные косы, и с любовью смотрел, как они скользнули вниз двумя шелковистыми ручейками. – «Не плачь. Что бы там ни было, это твой первый колешник, событие надо отметить!» – пошутил отец, пододвигая к ней поближе вкусно пахнущий лаваш и её любимую бастурму с зеленью. Маринэ послушно взяла протянутую рюмку, на дне которой плескался калёным прибалтийским янтарём знаменитый грузинский «Греми», послушно выпила, не чувствуя вкуса.
Никогда отец не предлагал ей коньяк! Ей всего двенадцать, ей дозволена только минералка, а по праздникам бокал разбавленного мукузани (прим.: грузинское красное сухое вино). Никогда не предлагал, а сейчас налил вторую рюмку (на донышке, самую капельку), в которой янтарно светилась тягучая душистая влага, бархатно ласкающая горло, согревая его мягким теплом. – Стекающая прямо в сердце волшебная капля, от которой внутри становится солнечно, как в Леселидзе, у бабушки Этери. Отец забыл, что ей через три часа на тренировку…
Маринэ хотела ему об этом напомнить, но промолчала: возражать отцу у них дома было не принято. Выпила одним глотком коньяк, равнодушно взглянула на бастурму и ушла к себе. Подаренные ей «трудоголичкой» полтора часа (сдвоенный урок) Маринэ пролежала на диване, уткнувшись лицом в жёсткую колючую обивку.
Потом вытерла слёзы, поплескала на лицо холодной водой, с тяжёлым вздохом сунула в сумку коньки и отправилась на каток. Вот тогда-то она и заимела свой первый перелом (со смещением, потому что тренерша, как всегда, на неё наорала, а Маринэ, как всегда, поднялась и попыталась катать программу дальше), оказавшийся для ледовой карьеры последним.
Это случится через год. А пока – жизнь идёт своим чередом, уроки сделаны (муторно и с души воротит), телевизор остаётся мечтой (мечта сбывается в воскресенье), гимнастика сделана. Отец установил для неё в прихожей шведскую стенку и повесил гимнастические кольца, просверлив потолок дрелью, и верхние соседи приходили ругаться, потому что им пришлось замазывать дыры цементом. Гиоргис с раскаянием извинялся, прикладывая руки к груди и качая головой, после чего с нескрываемой гордостью продемонстрировал гостям домашний спортзал.
А когда они, вконец обескураженные неожиданным гостеприимством (пришли со скандалом, а им обрадовались, и получилось нечто вроде знакомства), собрались уходить, Гиоргис замотал головой «Так дела не делаются. Только пришли и уже уходите, хозяина обижаете!» – и «пригыласил друзэй» в гостиную, где Регина накрывала